Глиняный мост

Мысленно он был уже там: видел перед собой мир Арчер-стрит: сидел на крыше, смотрел на дом Кэри. Или в другою сторону, на Окружность. Он даже слышал звуки фильма из нашей гостиной – но нет. Ему пришлось напомнить себе, что туда нельзя, особенно вот так.

Для Арчер-стрит время еще не пришло.

* * *

Между тем он двинулся в город.

Он обнаружил, что чем больше движется, тем меньше у него болит, и потому пустился бродить по городу – по Хиксон-роуд, вниз, под мост, – привалился к наклонной стене. Над головой продребезжал поезд. Море такое синее, что он едва мог смотреть. Ряды заклепок у него по плечам. Огромная серая арка, как протянутая рука.

Конечно, это она, думал Клэй, еще бы. Он оторвал спину от стены и заставил себя идти дальше.

К обеду он все же оказался там и шел по изгибам Круговой набережной: клоуны, уличный гитарист. Непременные диджериду.

Паром до Мэнли искушал его.

Запах горячей картошки фри чуть не лишил чувств.

Он дошагал до метро, вышел на станции «Таун-холл», пересчитал остановки и двинулся дальше пешком. Если пришлось бы, он бы и пополз до конных кварталов. Там есть, по крайней мере, одно место, куда ему можно.

Оказавшись после долгого перерыва там, на вершине холма, он перечел надпись на могильной плите:

ПЕНЕЛОПА ДАНБАР

НОСИВШАЯ МНОГО ИМЕН:

Девочка-сбивашка, Деньрожденница, Невеста-Сломанный-Нос и Пенни

ОБОЖАЕМА ВСЕМИ, НО ОСОБЕННО

ПАЦАНАМИ ДАНБАРАМИ

Читая, опустился на корточки.

На последней части он разулыбался, а потом наш брат лег, прижавшись к земле щекой, и долго так лежал. Беззвучно плакал, почти час… И теперь я то и дело думаю об этом и жалею, что не мог там оказаться. Как человек, которому предстояло вскоре отделать его, повалить наземь и жестоко наказать за грехи, мне стоило бы каким-то образом знать все.

Я бы обнял его и сказал бы тихо: «Клэй, пошли домой».

Живопись на пианино

В общем, они поженятся.

Пенелопа Лещчушко и Майкл Данбар.

По календарю для этого потребовалось примерно год и семь месяцев.

В других смыслах, где измерить труднее, потребовались полный гараж портретов и живопись на пианино.

Правый поворот и сломанный нос.

И пятно – геометрия крови.

Оно летело в основном отрывочными сценами, время.

Ужималось до мгновений.

Где-то они рассыпаны широко – например, зима, когда Пенелопа училась водить. Или сентябрь – и там часы музыки. Еще был целый ноябрь, наполненный его неуклюжими попытками учить ее язык, а затем декабрь, и сквозь февраль – к апрелю, и по меньшей мере несколько поездок в город, где он вырос, с его по́том и вздымающимся зноем.

Заодно, конечно же, было и кино (где он не проверял, над чем она смеется), и любовь, которую у нее вызывало видео – вероятно, главный ее учитель. Когда фильмы шли по телевизору, она записывала их, чтобы потом практиковать язык: весь репертуар восьмидесятых, от «Инопланетянина» и «Амадея» до «Из Африки» и «Рокового влечения».

Было чтение «Илиады» и «Одиссеи». Телетрансляции крикетных матчей. (Они что, правда могли продолжаться пять дней кряду?) И бесчисленные соленые поездки на пароме по слепящим, белогребенчатым волнам.

Были, конечно, и завихрения сомнений, когда на ее глазах он удалялся в какое-то место, которое упрямо хранил внутри. Все та же скрытая территория без-Эбби, страна одновременно обширная и бесплодная. Сидя рядом, она окликала:

– Майкл. Майкл?

Он вздрагивал.

– Что?

Они и стояли на границе гнева, и проваливались в колдобины мелкой досады: оба чувствовали, как скоро эти выбоины могут углубиться. Но именно в тот момент, когда он вроде бы должен был сказать: «Не приходи и не звони», он клал ладонь ей на руку повыше запястья. Ее страхи с течением месяцев унимались.

Иногда, впрочем, мгновения растягивались.

Замирали и разворачивались полностью.

Для Клэя это стало то, о чем Пенни рассказала ему в последние месяцы жизни, – когда под морфином оживлялась и отчаянно стремилась все привести в порядок. Самыми запоминающимися оказались два, и оба события произошли вечером; а между ними – ровно двенадцать месяцев.

Пенелопа видела их под заголовками.

Вечер, Когда Он, Наконец, Показал Мне.

и

Живопись на Пианино.

Было 23 декабря, канун рождественского сочельника.

Первого сочельника, который они встречали вместе; они ужинали у Майкла на кухне, и, едва доели, он сказал:

– Идем, я покажу тебе.

Они перешли в гараж.

Странно, что за все месяцы их знакомства она еще ни разу там не побывала. Он повел ее не боковым входом, а поднял ворота. Звук был будто от поезда.