Глиняный сосуд

— Ну, из-за Димы. Меня ведь не обманешь. Ты же только и ищешь повод, чтобы зайти к нему в палату.

Вика выдохнула дым на кончик сигареты и ответила:

— Ну, а если из-за него, то что?

— Где твоя гордость? Он же бросил тебя. А теперь покорми, подушку взбей, чаю принеси. Сейчас операцию сделают, и все заново начнется. Кобеля не исправишь!

Интерн раздавила окурок о край унитаза.

— Мы вместе росли в детском доме, а эта связь сильнее, чем у близнецов. Ладно, я сейчас в реанимацию схожу, посмотрю, как там Максим.

— А что с ним опять?

— В этот раз дело плохо. Может и до завтра не дожить.

Пациенты уже повылезали из берлог после ужина и уселись смотреть телевизор, с трудом показывающий первую программу из-за генераторов в подвале.

— Жалобы есть? — спросила Вика зрителей.

Все отрицательно закачали головой и лишь один дряхлый старичок, ожидающий шунтирования, пожаловался на то, что не видит смысла в дальнейшей жизни, мол, его сюда спихнули родственники.

Спустившись в реанимацию, Вика поздоровалась с Игорем Васильевичем, санитаром Вадимом и медсестрой Русланой. Надев маску, зашла в изолированный бокс. Реаниматолог открыл карточку больного.

— Ну как он? — спросила Виктория, наблюдая через стекло за медсестрой Олей, подключающей капельницу с антибиотиком. — Сколько язв на теле! — Дозаторы подключили.

— Что-то с сердцем?

— Приказ Елены. Плюс, ждем такролимус в капельницах. Таблетки он пока принимать не может.

— А есть жидкая форма? Первый раз слышу.

— Да, есть, директор уже дал распоряжение закупить несколько пакетов. Завтра должны привезти.

— Отторжения нельзя допустить.

— Сегодня сделали гастроскопию. Проверили язву. Рубец. А вот калий упал. Капаем.

Вышла Оля.

— Я могу идти? — спросила она у Вики.

— Да, Ольга Геннадьевна, можете идти. Спасибо.

— Можно мне сходить в нейрохирургию? Зоя пока подежурит, а я сменю ее к полуночи.

— Конечно, идите. Игорь Васильевич, я тоже тогда пойду обход в отделении проводить. Завтра с утра перед планеркой загляну еще.

— Хорошо, рад был увидеть подрастающее поколение, — с улыбкой сказал он.

На фоне белоснежного халата щеки девушки отчетливо покраснели, и она поспешила к лифту.

Словно огромная трехмерная шахматная доска мерцал в свете луны пятнадцатиэтажный корпус института. Там, где горел свет в окнах палат, операционных или кабинетов, были белые клетки. На черных же клетках больные скорее всего досматривали последние сны перед выпиской или смертью.

Медсестра шла по дороге, неся в пакете скромный подарок для медсестер, ухаживающих за матерью. Она не понаслышке знала от коллег, что тысячи взрослых детей не успели последний раз поговорить, попросить прощения, получить напутствие от родителей, и теперь дорожила каждым днем.

Поднявшись на лифте на седьмой этаж, медсестра поздоровалась с девушками на посту и пошла прямо по коридору. Повернула направо и зашла в комнату под номером четыре, где посетители могли спокойно смотреть на родственников через стекло.

Если те были в сознании, то с помощью листка и ручки можно было переговариваться. Правда, связь осуществлялась в одностороннем режиме. Пациентам, конечно же, авторучки не полагались. Только моргания и кивки.

Мать Оли лежала после инсульта уже больше недели. На операцию пока не решались, а консервативная терапия плодов не давала.

«Возможно, она и живет уже не для себя, а для меня, — думала дочь. — Даже в таком состоянии умудряется помогать».

Рядом с матерью на койках лежали еще двое. Всем известный в институте священник, иерей Михаил, почти год назад попавший в аварию, и второй, как потом выяснилось, виновник аварии, таксист Валерий.

«Может быть, мама с отцом Михаилом сейчас разговаривает? — подумала медсестра. — Отпустит ей грехи».

Очереди к отцу Михаилу по выходным никогда не иссякали. Навещали прихожане местного храма, приходили духовные чада и все те, кому он помог советом или делом. Люди были потрясены случившимся и сердечно желали батюшке скорейшего выздоровления.

На все вопросы нейрохирурги только разводили руками. Кто-то даже предлагал оплатить перевозку и лечение за границей, но после консилиума с зарубежными коллегами сошлись во мнении, что стоит надеяться только на чудо.

Оля и сама несколько раз заходила в храм при институте, где последние годы служил батюшка. Оставляла записки о здравии, ставила свечки, молилась за всех и даже за этого Валеру. Как-то медсестра спросила у подруг: «А кто-нибудь приходит к таксисту?»

— Дочь приходит, — ответила одна из них. — Ты, Оль, не представляешь. Тут пару месяцев назад положили женщину после аварии рядом с отцом Михаилом и этим Валерой. Прибежала ее дочь, вся в слезах и в крови. Кричала, чтобы мол, следили за женщиной, ухаживали, как за собой. Денег всем совала по карманам. Потом ей еще и плохо стало. Нашатырь давали.

— Ну и? — с интересом спросила Оля, заваривая пакетик цейлонского чая.