Глиняный сосуд

— Раз мы взялись делать пересадки сердца, то берем на себя и всю ответственность. При подавленном иммунитете вполне естественно появление инфекций и других проблем, но на то мы и врачи, чтобы лечить. Почти двухвековая мощь института перед вами. Пользуйтесь. Недавно пришел новейший фильтр для чистки крови. Можно поставить его Еременко. Я договорюсь с директором.

— Как скажете.

— Ладно, я на конференцию. Завтра все операции по плану. Держите меня в курсе.

— До свидания, профессор, — пролепетала Виктория, еще глубже укутавшись в кофту.

Он ушел, а за ним, вытащив по сигарете, словно адъютанты вышли хирурги, оставив в ординаторской интерна и Елену.

Виктория открыла историю болезни Дмитрия Матвейчука, и стала внимательно изучать последние данные, лишь изредка поглядывая на Елену Николаевну.

— Хочешь, я дам тебе заключение по Матвейчуку? — спокойно спросила Елена, спустя несколько минут.

— Нет… — с дрожащим голосом проговорила Виктория, оторвавшись от папки. — Я не хочу ничего слышать, Елена Николаевна. Я врач и поставлю его на ноги.

— Кто спорит, Виктория, что ты врач? Просто как человек с большим опытом, могу дать оценку уже сейчас, не дожидаясь консилиума.

— Прошу вас, не нужно никаких выводов. Врачам, как и всем людям, свойственно ошибаться. С Еременко ведь Вы ошиблись.

И тут интерн вжалась в стул, боясь поднять глаза на Елену Николаевну. Руки попытались взять чашку, но затряслись, словно у солдата, чудом избежавшего пули снайпера.

— Еременко — это не ошибка, а исключение, — спокойно проговорила Елена, заметив на манжете сорочки кофейное пятнышко. — Я изучаю этот случай и, наверное, посвящу ему целый раздел докторской диссертации. Ни больше, ни меньше.

— Прошу, оставьте Матвейчука в покое, Елена Николаевна, — с надеждой на понимание проговорила Вика. — Он, как-никак, мой пациент. Ему на данном этапе предстоит замена двух клапанов и, возможно, пластика коронарного сосуда. Не стоит сгущать краски.

— А зачем ты с ним возишься?

— Елена Николаевна, прошу, не лезьте в мою личную жизнь, — осмелела Вика. — Я не ставлю профессию выше семьи, которой у меня никогда не было. Мне плевать, что говорят сестры и кто-либо еще. Они не знают, каково это лежать в холодной скрипучей постели, когда за три года удочерили почти всех, кроме тебя.

— Он умрет, — буднично проговорила Елена. — Мне очень жаль.

Вика с отрешенным взглядом уставилась на нее, мотая головой от невозможности произнести что-то в ответ. Слезы брызнули из голубых глаз и, прикрыв худое лицо ладонями, она выбежала из ординаторской.

— Что случилось, Елена Николаевна? — спросила через минуту зашедшая с листами медсестра Ольга.

— Кто-то, видимо, не ту профессию в жизни выбрал. Что там у Вас? Анализы?

— Да.

— Оставьте на столе.

Ольга уже пошла обратно к двери, как Елена ее окликнула:

— Может быть, выйдем покурить, Ольга Геннадьевна? Голова гудит. Сейчас бы где-нибудь в лесу оказаться.

— Насчет леса — не знаю, а вот по сигарете выкурить я не против.

Елена накинула на плечи халат, и они вместе вышли из ординаторской.

Разгоряченный ветер как обычно гонялся за пухом между мусорными баками, поддразнивая пару облезлых котов.

— Как там Еременко, Елена Николаевна? — спросила медсестра, раскуривая сигарету. — Говорят, хуже?

— Возможно, по посеву удастся подобрать другой антибиотик, а то у него развилась почечная недостаточность.

— Да вы что?

— Как бы пневмония не подключилась. Сейчас из-за кишечника отменила некоторые лекарства, но кто знает, как это повлияет на отторжение? Работа не легче, чем у хирурга. Одно неловкое назначение — и беда.

— Как жаль парня…

Кардиолог выпустила дым через нос и проговорила:

— Вы разве забыли, чему нас учили? Никакой привязанности к пациенту. Иначе — сгоришь.

— Помню, но все-таки, мы — живые люди из плоти и крови.

— Случай тяжелый, но я думаю, справимся.

Елена зевнула, потушила окурок о перила: несколько искорок приземлились на халат.

— А Вика-то чего со слезами выбежала? Все по Матвейчуку плачет?

— Молодо-зелено, — пожала плечами Елена.

— Бедная девочка. Сирота. Вместе с этим Матвейчуком в детском доме были. Считай, из одной миски кашу ели, одну игрушку на двоих делили. Нам, семейным, сложно их понять.

— Ольга Геннадьевна, профессия врача требует определенной доли выдержки. Таких Матвейчуков, Еременко, Шишкиных, Ивановых за карьеру может быть тысячи, и если всех любить, то от себя останутся одни клочья.

— Но если не любить, то тогда зачем вообще все это? — спросила недоуменно медсестра.

— Как зачем? Затем, что это наша обязанность. Спасти, дать шанс, вылечить, чтобы человек еще мог приносить пользу государству. Врач — это инструмент.

— Где же тогда в этой работе место Христу?

— Кому? — спросила та, словно первый раз услышала новое слово.

— Жаль, отец Михаил сейчас в коме. Вам бы с ним поговорить, а не со мной, дубиной стоеросовой.

— Это тот, что в нейрохирургии лежит? Наслышана.

— Вы сходите к нему. Не смотрите, что он без сознания. Он все слышит и поможет.

— Лучше пойду анализы разберу, — усмехнулась Елена.