Глиняный сосуд

Катая между пальцами окурок, он поднес к уху коробок. Потряс. Достал последнюю спичку и, чиркнув ею о стену, закурил. Желтый дым вышел из легких вместе с начавшимся кашлем. Пришлось встать, надеть на впалые плечи латаную фуфайку, и с зажженным остатком сигареты в уголке рта, выйти на улицу. Туман был настолько густой, что соседский особняк существовал лишь в памяти. Семен Иванович уже собирался идти ложиться спать, как увидел черный дым из печной трубы соседского дома.

— Что это она, на ночь, глядя, решила топить? Замерзла, поди, помещица недобитая.

Он выкинул бычок в массивные заросли крапивы, сплюнул желтую слюну и вернулся в дом, плотно закрыв дверь. Как был в фуфайке, так и лег на скрипучую кровать. Посмотрел на выцветшую фотографию покойной сестры, совсем еще юной, улыбающейся. Потом закашлял, повернулся на бок, поджал ноги и заснул.

— И эти книги сжигать? — спросил Павел Максимович. — Они вроде еще ничего. Пыль только сдуть и можно читать.

— В печь. Дров все равно нет. Так что остались только книги.

Она взяла книгу с полки, провела рукой, стирая тонкий слой пыли и прочитала:

«Академик Щелоков. Наука о сердце. Том 1. 1964 год».

— Старая книга, — выглядывая из-за плеча Кати, проговорил Павел Максимович. — Сейчас таких уже не печатают.

— Сейчас вообще ничего не печатают, — спокойно ответила она. — Помню, коллеги подарили на день рождения. Но я так и не притронулась к ним. Сначала было некогда, потом желание читать отпало. Думала, может сын врачом станет.

Катя смахнула с себя крошки измельченного растения из семейства пасленовых.

— Нам нужно план составить, поэтапный. Что мы в первую очередь посетим, что — во вторую, а что — в третью. Не может быть, чтобы в городе нигде не осталось следов моего отца.

— Во-первых, нужно попробовать наведаться в квартиру, где он раньше жил, и где жили его родители. Может, там узнаем что-нибудь. Квартиру матери я после ее смерти сразу же продала. Не могла в ней больше находиться. А он, как я понимаю, остался жить в том доме. Интересно, стоит ли еще этот маяк коммунизма?

— А Вы там больше не были?

— Нет, не была. Моя жизнь резко закрутилась вокруг работы, ремонта в новой квартире и, чуть позже, строительства особняка. Потом нужно само отделение, где ему делали операцию, навестить.

— А если ничего не найдем? — разглядывая очередную книгу, спросил Павел. — Куда дальше?

— А дальше не знаю. В любом случае, если мы все-таки собираемся вернуться в пасть города, то сначала я должна навестить могилы родных. Кто знает, может быть, назад уже не вернусь. Поможешь дойти до кладбища и прибрать могилы? Я давно там не была.

— Конечно, о чем речь. Сходим, навестим, приберемся.

— Тогда сейчас оденусь, возьмем веник и пойдем.

— Сейчас? На улице уже ночь и дождик моросит. На кладбище вся земля размокла. Утонем по уши.

— Сейчас или никогда. Иначе я вообще никуда отсюда больше не выйду.

— Ну хорошо, пойдемте сейчас, — смирился Павел. — У Вас хотя бы фонарь есть?

— Только керосиновая лампа.

— Может быть, тогда книг подкинем в печь, чтобы после возвращения погреться?

Она посмотрела на тлеющую бумагу в печи, потом на стопку книг, валяющуюся на полу, и ответила:

— А вот тома академика Щелокова и кинем в печь, — сказала Екатерина Валерьевна, направляясь в сторону кухни. — Хорошо должны гореть. Настоящая бумага, старая, без всяких пропиток.

Повисло молчание. Старуха начала копошиться на кухне в поисках керосиновой лампы. Павел Максимович смотрел в печь, наблюдал, как тлеют труды писателей и ученых, тела которых давно уже истлели в земле.

— А какая у нас главная цель? — крикнул, чтобы услышала Екатерина Валерьевна помощник.

— Цель? — послышался задумчивый голос хозяйки дома. — Так странно. Когда-то я тоже такой же вопрос задавала подчиненным. Найти следы, которые приведут нас к могиле твоего отца и моего первого мужа.

— А что будет, когда найдем?

— Что ты говоришь?

— Что будет, когда найдем?!

— Что значит, что будет? — держа в руках керосиновую лампу, удивленно спросила бабка. — Ты обретешь место, куда сможешь приходить с цветами, сможешь поговорить с отцом. Я тоже поговорю, о своем. Мне есть что с ним обсудить.

— Прощения хотите попросить?

— Называй это как хочешь. Я просто должна закончить дела, перед тем как закончится жизнь. Привычка. Не оставлять ничего незаконченного. Мне долгое время казалось, что я поставила точку, но теперь уверена, что это было многоточие.

— Почему многоточие?

— Потому что ты — уже вторая точка.

Они механически шли, опустив головы, не видя ничего вокруг, словно кроты, вслепую прокладывая ход под землей.

— Екатерина Валерьевна, зря мы пошли ночью на кладбище, — проговорил помощник укоризненным голосом. — Я, когда темнота сгущается, боюсь до мурашек.

— Вроде, с этой стороны можно зайти. Вон, где гаражи стояли.

— Лучше утром такие походы устраивать, на сытый желудок.

— Тихо! Там, кажется, кто-то есть.

— Да кто там может быть в такой дождь? Хороший хозяин собаку гулять не выведет. Сторож, если только.