Глиняный сосуд

Металлическая сетка затряслась, и бабка растворилась в промозглом сыром тумане, как будто ее здесь и не было. Туман был таким тяжелым, что Павел почти физически ощущал его на своих плечах.

Он глубоко вздохнул, постоял немного, топча грязь под ногами, решаясь, идти или нет, и, все-таки нащупав рукой порванную рабицу, полез за старухой.

— И где она? Ау! Екатерина Валерьевна?! Вы где? Я Вас не вижу.

Старуха не отвечала.

— Что ты кричишь, как резаный поросенок? — послышался приглушенный голос бабки. — Иди сюда.

Павел прошел на голос еще десяток шагов и тут вспомнил, что забыл керосиновую лампу за сеткой. Наконец, он нащупал рукой шершавую мокрую стену, и ведя по ней рукой чуть не упал, когда не почувствовал опоры. Он посмотрел перед собой и вдруг понял, что пространство немного подсвечивается. Мерным, желтоватым светом. Он поднял голову и увидел под потолком свечную люстру с тремя зажженными огарками. Осмотрелся вокруг. Пахло красками, шпаклевкой, свежим деревом и воском.

— А теперь смотри, — гаркнула Катя, направив луч света на боковую стену.

На стене висела икона.

— Ну и что? Что здесь такого? Это же вроде бы храм, а не цирк?

— Я не сразу узнала лицо, но отчетливо поняла. Лицо знакомое. Вот только откуда? Прыгала с одной извилины на другую, словно заяц, как вдруг меня осенило. Точно! Это же тот мужик, что лежал с отцом в реанимации.

— Ну и что?

— Да что ты заладил: ну и что, ну и что?! А то! Почему его изображение на иконе? Он что, святой? Ерунда какая-то.

— Ну, раз изображен, значит, может и был святым. Нас с вами на иконах точно не нарисуют. Я в этом вообще ничего не понимаю. Может быть, решили сделать музей? Или еще что-нибудь откроют. Вы же говорили, что раньше тут был молокозавод. Может, они опять молоко будут производить.

— Молоко? Посмотри туда.

Она посвятила фонарем дальше по центру.

— Завод, говоришь?

Свет выхватил из сумрака закрытые целлофаном иконы: Иисуса Христа, Богоматери, ангелов; большой крест над воротами и несколько средних колоколов в открытых деревянных ящиках.

— Ну да. Точно не молоко собираются пастеризовать.

— Тихо. Ты слышал?

— Что слышал? Не пугайте меня, Екатерина Валерьевна.

— Тут кто-то есть, — сказала старуха, водя фонарем по дальней стене. — Там, кажется, кто-то стоит.

— Да вроде нет там никого, — неуверенно сказал Павел. — Пойдемте лучше отсюда. Мало ли, кто тут.

Старуха подождала, пока Павлуша выйдет из храма, неумело перекрестилась и прошептала:

— Достойное по делам моим я получила.

Она поспешила за Павлушей.

— Точно не знаю, но, кажется, вон туда надо идти.

— А если ворота закрыты на замок? — выводя что-то палкой на земле, перестраховался Павлуша.

— Тогда не знаю, — пожала она впалыми худыми плечами. — Должны быть открыты. Их никогда не запирали, сколько себя помню.

Наконец, спотыкаясь о мешки со строительными смесями, лавируя между кирпичными блоками и катушками с кабелями, они почти случайно вышли, несколько раз уткнувшись в ограду, к открытым чугунным воротам.

— Этот скрип я ни с чем не перепутаю, — почему-то горделиво сказала Екатерина Валерьевна. — Сколько раз просила Семена смазать ворота, а он, паразит, так и не смазал. У меня с детства от этого скрипа дрожь по всему телу пробегает.

— Пошли домой, пока не рассвело. Нужно одежду просушить и отдохнуть перед дорогой.

Семен Иванович ворочался на кровати и еле слышно стонал. Потом резко открыл глаза и уставился в потолок. Он провел ладонью по лбу, на котором выступила болезненная испарина, ощупал редкие, седые волосы. Старик дышал тяжело, как бы проверяя каждую порцию поступающего в легкие воздуха.

Его синяя костлявая рука ухватилась за боковую спинку кровати и, собрав все силы, он приподнялся. Посидел, немного свесив одну ногу. Потом кое-как встал и, шатаясь, доковылял до стола, где спичкой зажег керосиновую лампу. Не гася спичку, он сел на табурет и, покопавшись в пепельнице, нашел подходящий бычок. Сунул его в безжизненный рот и закурил. Стоило спичке потухнуть, как дед тут же закашлял.

Часть дождевых капель поглощала прохудившаяся крыша. Капли стучали по шиферу, хаотично, но при этом монотонно, словно нетрезвый барабанщик в каком-нибудь захудалом кафе разучивал новую песню. Остальная часть капель, по замыслу деда, должна была падать в заранее расставленные по полу тазы и кружки, но те все равно брызгами разбивались о пол, печку, стол и лежащие стопками плесневелые книги.

Семен Иванович отдернул желтую то ли от цвета ниток, то ли от грязных пятен, шторку, и посмотрел в маленькое окно. В доме напротив мерцали тусклые блики света.

— Что это она не спит? — хрипло проговорил старик, крутя в пальцах дымящийся бычок.

Внезапно дверь на четверть открылась и появилась старуха, опиравшаяся на трость. Она немного постояла, оглядываясь по сторонам, и стала медленно спускаться по ступеням.

Семен Иванович тут же потушил лампу и задернул шторку.

— Тьфу ты, несет неладная!

Сначала послышался скрип калитки, потом шаги, а следом — глухой стук трости в дверь. Старик потушил бычок и с неохотой поплелся к двери:

— Да слышу я, слышу, — прорычал он, сквозь темень сенцев.