Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Круг знакомств Глинки расширялся: он обучал пению понравившихся дам из высшего света, но привыкнув к свободным отношениям в Испании и Париже, искал новых любовных впечатлений среди девушек простого происхождения. В одной из таверн в июне 1848 года ему приглянулась миловидная Аньеля. Он пригласил ее к себе жить, наделив полномочиями хозяйки. Ловкая, веселая и расторопная, она скрашивала одиночество музыканта. С этого момента многочисленные кухарки, няни, гризетки будут постоянно сопровождать его. Но подобные свободные отношения могли разворачиваться где угодно, только не в Петербурге и Смоленске.

Одно из его любовных увлечений было связано с загадочной Анной Адриановной Вольховской. Она сопровождала Глинку в развлекательной поездке в местечко Беляны^{460}. Тогда на берегу Вислы, в роскошной роще, майским вечером они провели в шумной компании незабываемый вечер. Неподалеку находится монастырь ордена камальдулов, придающий открывающемуся пейзажу величественность и умиротворение. Вокруг под открытым небом исполнялись польские народные танцы и песни в честь праздника Сошествия Святого Духа. Вдохновленный прожитыми впечатлениями композитор написал романс «Слышу ли голос твой»^{461} на стихи Лермонтова, который посвятил девушке.

Романс заканчивается кульминацией на словах «и так на шею бы тебе я кинулся».

Впоследствии Степанов говорил: «Романс как будто не закончен».

А Глинка мечтательно замечал: «Того-то я и хотел, чтобы он не кончался; ведь тем не кончается, когда на шею кинешься…»

Глюк, Россини и русский фольклор

Оркестровые опыты с испанским фольклором, впечатление от музыки Глюка принесли еще одно открытие, но связанное с… русским фольклором. Летом 1848 года в окружении хорошей компании композитора вдруг осенила интересная мысль. Он услышал общие интонации в двух, казалось бы, противоположных по жанрам известных народных мелодиях — в его голове крутились свадебная песня «Из-за гор, гор высоких, гор», которую он недавно слышал в деревне, перед свадьбой младшей сестры, и известная всем русским плясовая «Камаринская», часто имевшая довольно неприличную народную подтекстовку.

Он долго обдумывал эту музыкальную находку, пытаясь облечь ее в профессиональную оркестровую форму. Некоторые фрагменты он пробовал с музыкантами князя, которые собирались у него на квартире. Когда все детали прояснились, Глинка быстро записал все сочинение сразу в виде партитуры^{462}. Драматургия пьесы, которую Глинка назвал просто — «Свадебная и плясовая», была связана с музыкальными преобразованиями двух контрастных народных тем. С одной стороны, это отвечало принципу симфонии, а с другой — указывало на привычные слушателям одночастные увертюры. Но «оригинальность», которую Глинка теперь искал в каждом новом замысле, заключалась в смешении, казалось бы, далеких традиций. Начальные унисоны отсылали к «серьезным» образам, например к операм Глюка, или вступлениям к симфониям Гайдна. А быстрая часть — это привычные скерцо, или motto, то есть подвижный раздел, похожий на стремительную музыку из увертюр Россини. Эти стили смешивались на материале… популярного русского фольклора, звучащего на каждом дворе. Такого оригинального «коктейля» европейская музыка еще не знала.

Намного позже Феофил Толстой утверждал, что Глинка поделился с ним комическим содержанием «Камаринской» — так пьесу Глинка назвал по совету Одоевского, беря в расчет популярность мелодии. Сам же композитор называл ее всегда «Русское скерцо», подразумевая легкий, развлекательный характер сочинения.

Толстой считал, что он в точности передал слова Глинки об этой музыке государыне императрице Александре Федоровне. В последней части, в необычном месте, где звучат долгое время диссонансы, он сказал: «Вот здесь оркестр изображает, как пьяный стучится в двери избы».

Узнав о таком сравнении, слишком уж «фольклорном», «низком», Глинка окончательно разобиделся на Толстого. Очевидно, что такая интерпретация не понравилась и Александре Федоровне.

Итак, проведенные в Варшаве примерно девять месяцев неожиданно оказались творчески продуктивными. Помимо романсов появились две оркестровые пьесы. Глинка не вкладывал в их содержание глубокомысленных идей, скорее он относился к ним как к своего рода интеллектуальной игре, но для потомков они приобрели поистине грандиозное значение в истории русской музыки. Последователи композитора будут воспринимать их как новый путь, указанный национальным гением, для развития национальной русской симфонической традиции.

Петербург и «новое общество»