Глинка. Жизнь в эпохе. Эпоха в жизни

Иван Николаевич договорился с директором Капеллы Львовым-старшим, непосредственным начальником Иванова, о том, чтобы тот ходатайствовал о подобной поездке. Львов поддержал его, ведь предоставлялся удобный случай без всяких хлопот устроить «повышение квалификации» для тенора Придворной певческой капеллы и тем самым заслужить похвалы императора. Львов хорошо знал Михаила Глинку. Он называет его в письме «страстный охотник до музыки, весьма знающий» специалист. Глинка должен был помогать Иванову в обучении итальянскому языку, а также выступать в роли переводчика и организатора всей поездки. Его ходатайство в скором времени было поддержано Николаем I. Иванову дали двухлетний отпуск и даже пособие. Император взял с Ивана Николаевича подписку, что певчий не будет чувствовать недостатка средств к существованию в случае, если выделенного государственного содержания не будет хватать.

Глинка писал в «Записках», что его отец в прямом смысле уговорил Иванова ехать с ним. Он это слово подчеркнул. Почему отец прикладывал столько усилий, чтобы отправить сына вместе с певцом? Можно было бы ничего и не предпринимать, так как в это время за границу ехали многие знакомые Глинки — Штерич, собирались Толстой и Соболевский, часто путешествовал Мельгунов. Но нет, никто из высшего сословия не подходил на роль компаньона. Так считал отец, а вот Мишель с удовольствием бы избежал компании Иванова. Он не отличался хорошим образованием и не обладал благородными манерами, что вряд ли способствовало симпатии со стороны Мишеля. Позже сестра Людмила вспоминала, что «Иванов производил впечатление малообразованного человека, мало воспитанного, мало бывавшего в обществе».

Дело в том, что стажировка отечественных певцов, служащих при дворе, расценивалась как дело государственной важности. Отец считал, что его сын едет не просто отдыхать и лечиться, а выполняет важную миссию. После возвращения певчий должен принести славу русскому искусству и достойно конкурировать с приезжими иностранцами. И в этом была бы заслуга рода Глинок. Отец мог бы им гордиться.

В конце апреля Николай Иванов приехал в Новоспасское. Все было готово к отъезду.

Подведем итог большому пути Глинки — от государственного служащего к свободному художнику.

Какой была репутация Глинки в России до его отъезда?

К 1830 году, когда Мишелю исполнилось 26 лет, он зарекомендовал себя как одаренный русский пианист, композитор и издатель, что на волне патриотизма вызывало уважение. Он вращался в высших аристократических кругах, предпринял собственный издательский проект (как мы бы сказали сегодня). До отъезда было опубликовано два его фортепианных сочинения и шесть вокальных. К этому времени у него окончательно формируется ощущение своего композиторского предназначения. Об этом свидетельствует и важное замечание к издателю (написано по-французски): «Вы распорядитесь награвировать их (сочинения Глинки. — Е. Л.) самым тщательным образом, а так как я предполагаю, что вы сами проверите корректуры, то нисколько не сомневаюсь, что в них не будет ошибок. Этому я придаю большое значение. По-моему, точность издания важнее, чем его роскошь»[144]. Таким образом, Мишелю было важно донести до исполнителя авторскую волю, свой текст без изменений, ведь им продумана каждая нота, складывающаяся в общий композиторский замысел.

Его репутация определялась новой социальной ролью, появившейся в «хорошем обществе» — русского артиста. Как уже отмечалось, просвещенные аматеры не могли становиться профессиональными музыкантами, чей статус в России был чрезвычайно низок. А вот образ утонченного артиста вполне подходил.

Артист служил искусству, но при этом мог вести публичную художественную деятельность, получать за нее вознаграждение. Артист понимался как властитель дум, человек, способный привлекать внимание к социальным, эстетическим проблемам и решать их. К моменту отъезда Глинка идентифицировал себя с этой социальной ролью, об этом свидетельствует, например, его письмо Соболевскому. Находясь уже в Милане, 6 декабря 1830 года (по новому стилю) он писал о «состоянии артиста»[145].

К этому образу могли примешиваться дендизм, склонность к фарсу, паясничанию, экстравагантное поведение. Жизнь артиста, в отличие от профессионала, полностью подчинялась свободному искусству, музе и вдохновению. Сама жизнь становилась предметом искусства.

Глава шестая. Впервые в Европе. Германия — Италия (1830–1834)