Еще до реконструкции театр славился масштабами, а теперь превосходил все другие. Сделанный в стиле необарокко, он вмещал до двух тысяч человек, имел самую большую сцену, сложную машинерию. Билеты продавались в соответствии с сословной принадлежностью: первые ярусы отдавались «генералитету», следующие ряды — великосветской публике. На спектакли могли прийти практически все сословия и чины — от царской семьи до лиц низшего сословия — приказчиков, ремесленников, лакеев. Не пускали лишь слуг в ливреях. Стоимость билетов также была рассчитана на разные возможности — от 25 рублей за ложу бенуара до 50 копеек за боковое место в пятом ярусе, то есть на самом верху.
На одной из последних репетиций побывал император, который, по-видимому, лично курировал постановку. Удары молотков затихли. Петров с Воробьевой спели дуэт Вани и Сусанина. Когда их голоса стихли, наступила пауза… И вдруг раздались громкие аплодисменты. Музыка произвела впечатление на правителя. Глинка хорошо запомнил эту сцену. В его пересказе государь говорил возвышенным слогом, их диалог, воссозданный на страницах «Записок» позже, напоминает разговор героев русской волшебной сказки.
Он доброжелательно спросил (скорее всего, на французском):
— Доволен ли ты моими артистами?
Глинка должен был правильно этикетно ответить, и это у него получилось:
— Доволен, мой государь! В особенности ревностию и усердием, с которыми они исполняют свою обязанность, — отвечал Глинка[227].
Ответ понравился государю.
После этой чудесной встречи Глинка решился посвятить оперу Николаю I. Впоследствии была поставлена под сомнение искренность посвящения. Считалось, что на Глинку повлияло верноподданническое окружение или что он хотел быстрее пройти цензуру. Однако все эти факторы могли дополнять друг друга и не противоречить главному чувству — искреннему желанию композитора служить императору. Глинка, прошедший воспитание в пансионе и причисляющий себя к благороднейшей части русской аристократии, не мог поступать, изменяя своим внутренним убеждениям. Все его посвящения — это признание его истинных чувств[228].
Перед премьерой решено было изменить название — вместо «Ивана Сусанина», которое уже использовалось неоднократно, появилось «Жизнь за царя»{293}. Так Глинка нарушил оперную традицию: названия обычно давались по имени главного героя, но теперь заявлялась главная идея оперы.
Накал страстей был настолько высок, что Глинка окончательно слег. Он даже не пришел на генеральную репетицию в театре, на которой собрался весь свет.
Триумф композитора, или Как Глинка «вышел в гении»{294}
Успех оперы и ее реноме как национального сочинения сложились задолго до премьеры. Многие сольные номера хорошо знали в свете. Об опере шла молва в салонах. Пуб-лика находилась в ожидании, действовал главный механизм рекламы — интерес. Известная певица и фрейлина императрицы Прасковья Арсеньевна Бартенева (1811–1872) дала сольный концерт с номерами из оперы. Помимо Виельгорского, публичные оркестровые репетиции с отрывками из «Жизни за царя» устроил князь Борис Николаевич Юсупов, имеющий собственный крепостной оркестр. К исполнению в салонах привлекались лучшие музыканты — скрипач и дирижер Людвиг Вильгельм Маурер, управляющий первым исполнением увертюры в 1835 году[229], виолончелисты Андрей Богданович Мемель и князь Николай Борисович Голицын.
Современники удивлялись, что достать билеты на премьеру без протекции было невозможно уже за десять дней до спектакля. В день премьеры в «Северной пчеле» появилось рекламное объявление — сообщение об открытии Большого театра постановкой русской оперы, а также реклама изданий номеров из нее. «Песню сироты» уже можно было купить до премьеры, а в ближайшие дни выходили увертюра и мазурка.
27 ноября 1836 года весь свет был на премьере «Жизни за царя». Император с семьей присутствовал с самого начала, о чем позже подробно сообщалось в прессе. «Северная пчела» детально описывала: «Знатнейшая петербургская публика, в том числе все высшие придворные, военные и гражданские сановники и особы дипломатического сословия, с их фамилиями, наполнили ложи первых ярусов»[230].