Глиссандо

— О, Артур его не убьет. Если бы он этого действительно хотел, твой отец был бы мертв.

— Ты могла его убить.

— Не одобряешь мою слабость? — тихо спрашивает, снова глядя мне в глаза, но не дает ответить, продолжает, — Я знаю, почему ты так на него злился. Она красивая.

На секунду мое сердце замирает, а потом начинает чаще биться. Я сразу думаю об Амелии, что она ее видела, что она о ней знает, а значит — она жива. Но потом все рушится…я догадываюсь, что говорит мама не об Амелии, а о Лиле, поэтому отклоняюсь на спинку кресла и перевожу взгляд в сторону.

— Я уберу ее отсюда завтра. Прости, что сегодня…

— Ничего страшного, — перебивает мама, и когда я снова на нее смотрю, слегка кивает, — Я не против Лили. Ирис просила меня за ней присмотреть. Знаешь, они и правда очень похожи внешне, но характер разный. Лили намного мягче. Она очень сильно запуталась, Макс…

— Ты ее не знаешь.

— Ты прав, но Ирис знает. Смерть ее отца, уход матери, то, что произошло с Розой…все это на нее сильно повлияло, не смотря на то, что девочка пытается показать обратное. Она ребенок совсем, и у нее очень много внутренних конфликтов. Ей правда нужна помощь…

— Меня это больше не интересует. И когда тебе Ирис успела все это сказать?!

Но через миг до меня и самого доходит. Я подаюсь вперед и, слегка прищурившись, тихо протягиваю.

— Она знала, что Лили останется…

— Догадывалась. Она очень хорошо знает свою племянницу.

— А откуда ты так хорошо знаешь Ирис?

— Ирис — моя лучшая подруга. Мы знакомы давно, и она обо мне никогда не забывала. Приезжала ко мне в тот дом, мы часами с ней разговаривали…

— Стоп, она приезжала?!

— Да. Привозила мне новости…о вас и ваших успехах, показывала фотографии…Она мне рассказала, что Лили встречается с тобой.

— Но там же была охрана и…

— Ее бы она не засекла. Ирис смелая и отважная, а Артур научил ее всему, что знает сам.

— Ты хорошо их знаешь…

— Они оба мои близкие друзья. Ты злишься на Лили?

— Нет.

— Макс, я все понимаю…

— Почему ты так ко всему этому относишься?! — вдруг взрываюсь и резко смотрю ей в глаза, — Мам, тебя держали под замком…столько лет! И пока ты там сидела, мы выросли, а он…

— Забрал у тебя очень многое.

Замолкаю и тушу в себе огонь, которым не хочу ее задевать. Нет, только не ее. Мама это оценивает, придвигается и снова берет мою руку, но я не поднимаю глаз. Не хочу. Не могу.

— Макс, я просто счастлива, понимаешь? Столько лет…я не хочу больше тратить себя на злость и ненависть. С меня этого хватит. Поверь, жить ненавистью и прошлым — не выход. Лили…

— Мам, прошу, хватит уже говорить о ней.

— Она глупая совсем, — не перестает она, даже наклоняется, чтобы поймать мой взгляд, — То, что она сделала — ужасно, но она совсем еще ребенок. Дай ей поблажку и шанс все исправить.

— Он взял мою вину на себя, — вдруг говорю ей тихо, но твердо, и она хмурится.

— Что? О чем ты?

— Запись разговора. То дело, которое касается Александровских…Она говорила не о нем. Амелия говорила обо мне.

Мама медленно отклоняется, но ладонь мою не разжимает, а я слежу за каждым ее вдохом, как коршун. Наверно, я хочу увидеть хоть каплю осуждения. Одновременно страшусь, но жажду, потому что заслуживаю этого. Какая-то психологическая игра разума, но я будто подсознательно ищу для себя наказания, потому что привык получать его за каждый проступок. В его отсутствии мой мир не работает.

— Я похитил ее, мама. Держал рядом. Не отпускал. Трахал. Прости.

— Я не понимаю…

— В тот вечер она сбежала от меня, поэтому оказалась в той машине. Это моя вина.

— Макс…

Но я ничего не хочу слышать. Вдруг все становится очевидным, и на меня валится то количество подавленных эмоций, которое есть на самом деле, и это тяжело. Я встаю и отхожу к чугунному, резному балкону террасы, на который кладу руки и который сильно сжимаю, чтобы удержаться в этой реальности. Это тоже тяжело, я ведь будто тону, жмурюсь и стараюсь уровнять дыхание и поэтому не слышу, как мама подходит и аккуратно кладет руку мне на спину.

— Макс…успокойся, все закончилось. Артур сдержит свое слово. Оно, как слово твоего отца, нерушимо.

Ты не понимаешь, мама. Мне на это насрать. Вот правда. Если честно, то мне абсолютно плевать, и единственное, что сдержало меня от признания своей вины — моя семья и мои перед ней обязательства.

— Макс, — снова зовет меня, а когда я не отвечаю, поворачивает насильно и кладет руки на щеки.

Долго смотрит мне в глаза. Разглядывает. Изучает. Узнает. И ей не требуется много времени, чтобы все понять.

— Макс, ты ее…любишь?

— Мам, скажи мне, пожалуйста, — тихо прошу, сжимая ее ладони, — Ты ее видела? Там, где вы с Матвеем были, она…ты ее видела?

— Нет, мы не выходили из комнаты.

— Он вас не выпускал?

— Ирис просила…она объяснила всю сложность ситуации, и… — мама замолкает и хмурит брови, отступает.

Я нервничаю. Мое сердце выбивает какой-то совершенно бешенный танец, который и названия то не имеет, зато имеет крутые побочки — у меня немеют пальцы. Клянусь, сколько себя помню, такого ни разу не было.

— Ты что-то вспомнила? — еле слышно спрашиваю, но мама отрицательное мотает головой.