Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти

Несмотря на всю лестную прессу и несколько наград, в 1978 году, когда этот роман был издан в Англии, его приняли не бог весть как. Литературное приложение к «Таймс» возненавидело его достаточно пространно и, кажется, зарядило кое-кого из знаменитостей отправиться на телевидение и сообщить, как же сильно они эту книгу презирают. Жермен Грир, кривя губы так, как удается только ей, и Иегуди Менухин[1], дрожа от неприязни так, как удавалось лишь ему, сочли «Глориану» положительно омерзительной, признавая при этом, что они ее не читали. Я начал было думать, что породил барахло, но дела поправились – и появились более позитивные рецензии. Анджела Картер, Кэролин Слотер и Д. М. Томас были к книге очень добры, а Питер Акройд[2] не только похвалил ее в печати, но и похвалил ее снова на ТВ, и на радио. Затем «Глориана» стала бестселлером в Великобритании и Польше, обзавелась множеством зарубежных изданий, и я счастлив сказать, что с тех пор она не прекращала допечатываться в Англии. На деле сейчас есть два английских издания «Глорианы» – ее включили, к немалому моему удовольствию, в отличную серию «Шедевры фэнтези». Надеюсь, я говорю обо всем этом с надлежащей скромностью, ведь «Глориана» была замыслена по ассоциации с двумя книгами, которыми я премного восхищаюсь, обе они – неоспоримые шедевры, ставшие вехами каждая в свою эпоху; одну отделяет от другой около четырехсот лет. Первая – «Королева Духов» Спенсера[3], вторая – «Титус Гроан» Пика[4].

Само собой разумеется, я не имел удовольствия встречаться со Спенсером, однако я хорошо знал Пика, и он был добр ко мне, когда я, еще будучи подростком, познакомился с ним в 1950-х. Впоследствии мы стали друзьями, и, когда он очень тяжело заболел, я счел своей святой обязанностью не давать другим забыть его имя и его книги – он тогда временно вышел из моды. Я особенно горжусь тем, что вместе с Оливером Колдкоттом (он умер несколько лет назад) всячески способствовал изданию трилогии о Титусе в серии «Новая классика» издательства «Пенгуин» – мы наконец донесли ее до массового читателя. Пик был самым настоящим гением, его графика и живопись были талантливы не менее, чем поэзия и проза. Мне более чем повезло познакомиться с ним и его семьей. Его жена Мейв Гилмор также была выдающейся художницей, не обделен талантами и его сын Фабиан, и в данный момент я подготавливаю личные воспоминания с участием детей Пика – Себастиана, Фабиана и Клэр – о любви, которую Мервин и Мейв делили на двоих, и о том, каким испытаниям подверглась эта любовь в его последние годы. Пик был образцовым человеком и творцом, он служил мне примером всю мою сознательную жизнь. Именно благодаря ему я понял, что посредством фэнтези можно решать настоящие проблемы живых людей, и, хотя в основном мое раннее фэнтези было характерной героико-приключенческой беллетристикой, я хотел написать по меньшей мере одну книгу, которой сказал бы Пику «спасибо».

В своем раннем цикле статей «Аспекты фэнтези», написанном для британского журнала «Сайенс Фэнтези»[5]я размышлял над тем, что Гарри Левин[6] называет «призрачный дворец сознания». Эта идея принадлежала поколению, которое осознало, что у сюрреалистических притч Кафки есть психологический и философский смысл, и анализировало почти все фантастическое искусство с той точки зрения, как оно связано с подсознанием и влияет на общество. Подобно Пику, я вырос на «Пути паломника», великой моральной аллегории Баньяна[7], и невинно полагал, что все книги пишутся так, чтобы их можно было прочесть по крайней мере на двух уровнях. В этом свете я читал и романы о Горменгасте (хотя сам Пик отрицал намерение создать какой-либо второй план), и Лавкрафта и иных фантастов (которые также отрицали, что намеренно сочиняют аллегории). В «Аспектах фэнтези», которые много позднее легли в основу моего длинного эссе «Колдовство и дикая романтика», я обратил внимание на то, что Горменгаст может олицетворять собой голову человека, а лабиринты и катакомбы замка – это внутренние процессы психики.

Точно так же я читал Спенсера как намеренную аллегорию, отдавая себе отчет в том, что поэма повествует о рыцарской христианской добродетели, олицетворяемой, как считал Спенсер, Глорианой, Королевой Духов, Елизаветой I Английской. Читатели-современники во многих случаях узнавали в обитателях ее волшебного двора конкретных людей, и Спенсер восхвалял Елизавету за идеальные, с его точки зрения, добродетели, которые, соответственно, были и добродетелями всей Англии. Редко кто оспаривал тот факт, что «Королева Духов» – документ политический, созданный с целью утвердить рождение Британской империи, какой мы ее знаем; ту же цель преследовали и другие елизаветинские тексты, воспевавшие разнообразные «артуровские» Круглые столы и прочее рыцарство. «Неистовый Роланд» («Неистовый Орландо») Ариосто – образец более полный и, возможно, лучший, и с его автором я спорить не могу. Однако, будучи ярым антиимпериалистом, я не мог не спорить со Спенсером, тексты которого, по большей части, люблю.