Глориана, или Королева, не вкусившая радостей плоти

– Ди был ею доволен, и, пока ее разум был успокаиваем тем, что я ей давал, она получала удовольствие от доктора. Они были счастливы несколько месяцев. Счастливее, чем когда-либо прежде, оба. И она убила его, не забывай.

– Ты мог ее спасти.

Его плечи равнодушно дернулись.

– Зачем?

– Значит, ты все еще прежний жестокий Квайр.

– Я все еще практичный малый, я знаю. Сии ярлыки навешивают на меня другие. Меня зовут капитан Артурий Квайр. Я – ученый и солдат из хорошей семьи.

– А равно наимогущественнейший, наизловреднейший негодяй Альбиона. – Она над ним издевалась. – Ты не получишь моего поцелуя, Квайр. Ты – дезертир! Ты бежал. Ты лишил нас опоры.

– Что? При стольких свидетелях обвинения? Я был тактичен, определенно. – Квайр сделал еще шаг вперед.

Она улыбалась.

– Сейчас никто тебя не обвиняет. Такова ирония ситуации. Твои жертвы прощают тебя либо не желают верить в то, что ты – причина их горестей! – Она отступила.

Он остановился. Упер руки в боки.

– Мне нет смысла корчить из себя героя. Мне вечно твердили: тот, кто спас честную девицу от смерти, получит награду. – Его тон посерьезнел. – Я хочу тебя, Глори.

– Тебе не получить меня, капитан Квайр. Я есмь Королева Альбиона. Я не из смертных. Кроме того, ты научил меня ненависти. Прежде я была невинна и не ведала сего чувства.

Он уже терял самообладание:

– Я ждал тебя. Я был терпелив. Я учил тебя силе. И я научился у тебя любви. Возгласи свои условия. Я приму их. Я люблю тебя, Глори.

– Терпение вознаграждается только самим собой, – сказала она, еще полнясь страхом. – Раньше я отдавалась всякому, чьи чресла томились хоть немного, поскольку сама знала, что есть томление. Я так томилась, Квайр. Потом ты его унял, и я утратила себя. Ныне я вновь томлюсь, но ни ты, ни кто-либо иной мне не по сердцу. Лучше я буду томиться, чем утолять чью-то похоть, ибо когда бы сия похоть ни утолилась, я – я томлюсь по-прежнему.

– Романтика вечно сопровождается Виной, – молвил он обыденно. И вновь вытащил меч. Пришел в движение. – Иди ко мне, Глори. – Он глядел свирепо.

– Ныне ты мне угрожаешь. Той самой смертью, от коей меня спас, и с той же гордыней. Великолепно, капитан Квайр. Я возвернусь на плиту ради тебя. – Она стала спускаться.

Он смешался и обнял ее обеими руками, отбрасывая клинок.

– Глориана!

– Капитан Квайр. – Она была камень в его объятиях.

Он опустил руки.

Она прошла мимо, через старые, кишащие призраками коридоры, в сады. Те еще пахли теплой осенью.

Она пересекла их и вышла в личные врата. Миновала лабиринт, свои молчащие фонтаны, свои гибнущие цветы. Вошла в собственную опочивальню.

Он за нею не следовал.

Вспоминая о тревоге, она полагала, за дочь, она вошла в старые секретные апартаменты и предстала пред дверью в сераль.

Оставила ее позади, ступила на податливый ковер, зашагала сквозь успокоительную тьму. Теперь здесь не жил никто. Она припомнила, что отослала дочь в Сассекс. Не стала возвращаться, но замерла. Вдруг на нее нашла тысяча кровавых образов.

– Ох!

В абсолютном мраке сераля она пала на подушки и зарыдала.

– Квайр!

Откуда-то заговорил Квайр:

– Глори.

Почудилось. Она подняла глаза. За арочным проходом в следующий склеп горела свеча. Она маячила, дрейфуя к Глориане, являя страдающее лицо Квайра.

Она поднялась, камень вновь.

Он со вздохом поставил огонь в бра на выступе стены.

– Я люблю тебя. Я заполучу тебя. Се мое право, Глори.

– Ничего ты не получишь. Ты убивец, соглядатай, обманщик.

– Ты меня ненавидишь?

– Я тебя знаю. Ты – себялюбец. У тебя нет сердца.

– Достаточно, – сказал он. – Я сего не желал. Я предаю всю мою веру. Но ты научила меня верить в любовь, принимать ее. Не примешь ли ты мою?

– Я люблю Альбион. Ничто, кроме Альбиона. А Глориана и есть Альбион.

– Значит, я снасильничаю Альбион? – Он извлек меч и поднес его кончик к ее горлу. Она подалась вперед, бросая вызов: убей меня.

– Ты уже потерпел поражение, – сказала она.

Он рассвирепел. Он взялся за складку ее платья и вырвал кусок ткани. Под нею он нашел сорочку и разорвал ее тоже. Он рвал и рвал, пока все ее одежды не кончились, и она не шелохнулась, уставясь на него с ненавистью. Он сжимал ее груди и ее ягодицы, ее лоно, ее уста. Она не двигалась, только чуть поколебалась, когда он грозил сбросить ее на пол.

Он дернул ее вниз, на подушки. Развел ее ноги. Содрал с себя галифе, являя то, что она видела столько раз. Она отказывалась плакать, хотя слезы подступали к глазам. Он вошел в нее. За его плечом она увидела кинжал, чьи ножны крепились на поясе. Она дотянулась до него, нащупала его. Вынула, пока Квайр кряхтел, и бранился, и целовал, и тужился. Она воздела кинжал, глядя поверх него на огонек свечи и нежданный образ окровавленной каменной плиты, выщербленной, черной, твердой, какой она столь часто видела ее во сне. Образ таял. Ей было безралично все, кроме себя. И тут она стала дрожать, думая, что трясется весь дворец, что вот-вот проломится крыша. И она задохнулась. Тихие, изумленные, детские звуки вылетали из ее горла. Тело полнилось жалящим теплом.

– Ох! – Удивленная, она его поцеловала. – Квайр!