Глоток дождя

Андрей разорвал конверт, вытащил сложенный вчетверо листок. Из него выпала фотография: Аркадий с Ириной. Тоска сжала сердце Андрея: невозможно обмануться — в том, как обнимал Аркадий Ирину, в пальцах, лежащих на ее плече, в выражении лиц — проступала их близость друг к другу. Оба — спокойны, уверенны. Снимок не исказил облика Аркадия — упрямый взгляд исподлобья, мягкий, мамин, овал подбородка. Ирина изменилась больше: складки у переносицы, короткая стрижка. Она смотрит прямо, словно хочет заглянуть ему в душу. И Андрею вдруг показалось, что она думала о нем, когда снималась. Все правильно, Ирина, все правильно: Аркадий — славный человечина, заслужил счастье. Андрей перевернул фотокарточку.

«Андрею с любовью, Аркадий, Ирина. 10 августа 1945 года».

 

«Дорогой Андрей!

Сумбур и недоговоренности первого письма стали теперь понятны тебе (см. фото). Серьезные заботы личного характера обрушились на меня и нарушили сложившийся режим. До сих пор не верю: Ирина — моя жена. Институтские знакомые считают, что мы поддались общему поветрию: свадеб в городе — сколько не было за всю войну. Это не так. Я долго обдумывал все, прежде чем решиться на этот шаг. После официальной церемонии мы собрались в гостиной нашего патриархального дома: я, Ирина, ее родители, немногочисленные друзья, оказавшиеся в городе. Тебя представляла твоя зеленая лампа. Было легко и весело, пели хором, как в тот предвоенный, беззаботный год. Отныне наш дом заселен, в нем снова жизнь и шум. Ты рад?

Тянет написать о своих чувствах больше, отчетливей, но совершаю над собой усилие и заставлю себя замолчать. Боюсь, что тебе сейчас не до моих переживаний.

В институте властвует порядок, ученые коллеги мои (старички и старушки) предаются начетничеству. Сопротивляюсь, как могу, общей тенденции, но меня упорно перевоспитывают, и чем это кончится — не ведаю.

В кинотеатре «Салют» крутят новые — трофейные! — фильмы, и это еще одно свидетельство Победы.

Я не перестаю радоваться, что мы с тобой увидимся. Многие лишены счастья встречи после войны. Понимаю, что ты не волен распоряжаться собой, но уверен — наша встреча не за горами.

Твое известие об Иване Николаевиче ошеломило меня. Тысячу приветов ему! Передай учителю: у Аркадия появились новые аргументы для спора о смысле жизни.

Засим откланиваюсь и ожидаю от тебя новых депеш.

Ирина тебе шлет поклон. Целую и тысячекратно обнимаю.

Твой Аркадий».

Сложив листки, Андрей начал медленно засовывать их в карман.

Митрохин прыснул.

— Дельная мысль: почитать в бункере на сон грядущий!

Андрей смутился и протянул письмо Грошеву.

— Попить бы, а?

— В самом деле, Миша, сообрази кофейку, — попросил Грошев.

(Как отогнать эти строки, торопливые, сливающиеся, строки из письма, которое он предпочел бы не получать... Именно брат, брат, брат!).

— Как Леонтий Петрович?

У Грошева забегали на скулах желваки.

— Выкарабкался Юзин, но ступню ампутировали. Страшно на него смотреть. Не может он смириться. Леонтий всегда был человеком действия.

— Где он?

— Все там же, в Инстербургском госпитале. Недосуг снова побывать у него. Покончим с бандой — обязательно навестим.

— Я понимаю: то, что произошло — случайность, но избавиться от ощущения вины не могу.