Глоток Шираза

Порой пациенты такое мелют… Вроде как я сейчас. У меня этих тайн человеческих целая картотека… Как у профессора в Танином романе. Только он гениев коллекционировал, а я больных. Гении ко мне тоже ходят – в облике простых смертных. Там болит, тут болит. Болезнь не там, где боль. Болит колено, проблема в шейном отделе. А на самом деле – в перенесенном унижении. В каком-то смысле я и есть режиссер… Но не театра. Чужих жизней.

Вино хорошее, кстати. Еще полбокала.

Давайте я покажу вам свою квартиру!

Включаю камеру.

Это салон. У вас его называют гостиной. Что мне в нем нравится, так это стекло на всю стену. И выход – прямо на лужайку. Но мы туда не пойдем. Лень переобуваться. В хорошую погоду виден океан, там, вдали. Я хотела жить на побережье; кстати, Таня подметила мою тягу к морю, и, хотя действие романа происходит в Москве, она в угоду мне сочинила сцену с каким-то писателем в Прибалтике, где я никогда не была, а уж с писателями сроду не якшалась. Нудный народец. Даже этот, который влюбился в меня, никакого интереса не представляет. Ни как человек, ни как персонаж.

Короче, местная братия отговорила меня селиться на берегу. Штормы, ураганы… Это не та страсть, за которую деньги в печку швыряют. Пусть океан будет вдалеке. Как перспектива на будущее. Вот мой любимый журнальный столик! Мне нравится, что он стеклянный, – это гармонирует с большим окном, лужайкой и океаном вдалеке. Люблю покой. В молодости я от него бежала. А сейчас обожаю валяться вот на этом диванчике, смотреть в окно, медитировать. Видите, какой славный, толстенький, мягонький… как медведь. Кстати, Таня мне и любовника приписала с медвежьими повадками. Она там много на меня навешала – и аборты, и эротические связи на почве любви к литературе, и преследования гэбистов, и заботу о старом профессоре, и слепую подругу… Too much! Внешность – моя, одежда – моя, походка – моя… Жизнь – не моя. Да и тут бабушка надвое сказала.

Настоящее перекраивает прошлое. Не сами факты, отношение к ним. Проходит любовь, и объект ее покрывается плесенью. Встреть я сейчас не этих, конечно, которых Таня обрисовала в романе, а реальных бывших возлюбленных, ни одна жилка бы на лице не дрогнула. А вот старый профессор, которого Таня в меня влюбила, в моем вкусе. Читала и сама себе завидовала.

Все же о себе той я тоскую. А если бы не получила посылку от Герца? Не знаю. Получила же. Я не из тех, кто подсчитывает возможное число непогибших при отмене бомбардировки. Есть у меня такой пациент, статистик на пенсии. Его волнует, сколько бы выжило людей, не случись воздушной атаки Дрездена. На полном серьезе.

Обычно я кладу пациентов на живот, а этого – на спину. Сначала касаюсь диафрагмы подушечками пальцев, потом всей пятерней подлезаю под ребра и медленно отвожу ладони к бокам. Надавливаю-отпускаю, надавливаю-отпускаю, ускоряя ритм, пока тело не охватит дрожь. Контуженное при бомбардировке, оно начинает всхлипывать, и я обхватываю его за бока, сжимаю и разжимаю руки все быстрей и быстрей, и тело получает роздых. Легкие, как мехи аккордеона, сжимаются и расправляются под моими ладонями. К концу сеанса я встаю у его головы, подхватываю с тыльной стороны за шею, тяну, и сморчок расплывается в улыбке. Уходит счастливый. А назавтра – опять в архив, подсчитывать убытки. Контуженый! Что это, больная совесть бомбардировщика или страдания жертвы? Пока непонятно. Но он еще у меня разговорится. Если я приведу себя в порядок после встречи с собой, молодой и подающей надежды… Лечебный эффект напрямую связан с состоянием моего тела. В напряге ничего делать нельзя. Сдвинула прием на неделю.

Это рабочий кабинет. Голые стены, стул, вешалка. Ничего лишнего. И в центре – моя царица – массажная кровать! Простая штука, а творит чудеса. Стою около нее на задних лапках.

Серая я мышь, даже не летучая. Долой метафоры! У меня высокие ноги и обувь тридцать девятого размера.

Это спальня. Жесткая кровать, тонкий матрац, подушка с начинкой из гречки. Остальное – в русском стиле. Всевозможные штучки-дрючки, ну и конечно – книги. Куда без них? Мировая классика – кубометры уничтоженного леса… Таня точно подметила – я была фанатом переводной литературы. Там у нее я зачитываюсь Гессе, обожаю Фолкнера и норвежца Тарье Весоса. Вот, пожалуйста, серенький потрепанный Весос… Из русских – «Чевенгур» с «Котлованом», где-то должен быть Хармс…

Все, хватит с вас, завершаем экскурсию. Глоток «Шираза» – и стоп камера.