Глоток Шираза

– Из твоего реферата. Ты считаешь, что по пяти признакам можно выделить гениев с малолетства, создать им оптимальные условия для развития – и глядишь, мы получим мозг нации, повысим ее потенциал. Так или нет?

В устах брата идея как-то оболванилась. Неужто он убил столько времени на плакатную пустяковину?

– Кстати, в «Правде» от 13 февраля требуют упразднения распределителей! Ты вообще где живешь? В каталожных ящиках или в нашей новой реальности? По телевизору мосты наводят, министры потеют под лампой, а народ им – правду-матку, а они сидят, носы щиплют, крыть-то нечем!

– Владимир Ипатьев, ты плохой шахматист – не умеешь просчитывать ходы. Тебе не довелось играть с урками в шахматы, и на том спасибо. А мне довелось. Вслепую. Не видя ни доски, ни фигур. Я диктовал ходы, лежа на нарах носом к стенке. Выиграешь – почет, проиграешь – каюк. Неужели ты не понимаешь, что руины невозможно усовершенствовать, или, как ты говоришь, перестроить. Из них повылезут перевертыши, гомункулы, нелюдь. Комсомольцы превратятся в бизнесменов, партийцы – в олигархов.

Брат не согласен. Трясет ногой, похлопывает ладонью по ляжке, заводится.

Ударим по торту?

Звонит будильник

Лиза зажимает уши ладонями. Слабое ночное бра в форме лилии освещает двуспальную кровать, арабскую, с обильным декором, на которой Лиза – одна. Из ванной доносится шум электробритвы. Почему все так громко? Лиза проводит рукой перед лицом – стирает с воображаемого стекла отпечатки вчерашнего дня, – такой у нее способ, личная терапия; проснувшись, не задаваться вопросом, где она и что ее сюда привело. «Сегодня» нанесет иной узор на чистое, вытертое тряпкой стекло. ^*

^* Клево!

Сорочка пахнет «вчера». Лиза развязывает банты-бретельки, переступает через упавшую на пол сорочку. Клетчатая рубаха Фреда пахнет п'oтом, но не больницей, можно позаимствовать.

Вот трюмо, а это она, Лиза, трехстворчатая стиральная доска на ходулях. Как ни преломляйся, вид не ахти. Надо было перед сном принять душ, но ее свалило после роскошного ужина и красного вина. Фред пить не советовал, но бутылку за знакомство откупорил.

– И часто ты так знакомишься с женщинами?

– Случается.

Спешным взглядом утреннего мужчины он оглядывает Лизу, сидящую в кресле в его ковбойке (взяла без спроса), но видит ее ту, в операционной: проваленный живот, выступающий кучерявый лобок. Не выбрит, значит, блатная анестезиолога, даром, что ли, столько вкатил, еле добудились.

По пути в комнату Фред снимает халат, демонстрируя Лизе волосатую спину, сильные ноги с резко выделяющимися икрами, чуть кривоватые. Медведь.

Стол на кухне сервирован на две персоны. Кофе, бутерброды с розовой ветчиной. За окном спичечные коробки микрорайона; горизонтальные просматриваются целиком, вертикальные уходят во мглу верхушками. В коробках горит свет, народ собирается на службу.

– Это какой этаж, двенадцатый?

– Пятнадцатый. – Фред ест, поглядывая на часы. – Если у тебя действительно туго с жильем, оставайся. Буду после четырех, если не пропорю кому-нибудь матку.

– Тайны творческой лаборатории держи при себе, никого в них не посвящай. Это – дурной тон. А кофе я не буду.

Фред выпивает вторую чашку, вытирает густые усы розовой финской салфеткой, стучит пальцем по крышке циферблата, мол, решай быстро.

– Извини, дорогой, ухожу. Посуду вымыть не успела. В ванной гора грязных пеленок, бутылочки для молочной кухни в авоське у двери, маленький сопел ночью, ты скрути фитильки и прочисти сначала одну ноздрю, потом другую, поочередно, ни в коем случае обе сразу, а то попадет инфекция в евстахиеву трубу, малышам надо беречь ушки, у-шень-ки!

– Прекрати! – Фред багровеет. Видно, как перекатываются желваки у скул. Злится он натурально, ничего не скажешь. – И трахайся поаккуратней.

Лиза влетает в рукава полушубка белого, искусственный мех, обвивает шею красным шарфом; дунув раз-другой на белый мех шапки, она на цыпочках, чтобы ковра не испачкать, входит в комнату, надевает шапку перед трюмо.

Фред достает из нагрудного кармана визитку, но, подумав, кладет ее на место, отрывает лист от календаря, записывает на нем номера телефонов.

– Вот, рабочий и домашний. Будет нужно, звони, – говорит он по возможности небрежно.

– А не нужно – не звони.

Подбородок вздернут. Красная сумочка под мышкой^*, пакет с больничным тряпьем – в руке. Белая нимфа с красным шарфом готова на выход. Надо же так обернуть шарф вокруг шеи, чтобы горло оставалось открытым.

^* Эту сумочку я выцыганила у Тани.

– Надень перчатки.

– Будет холодно – надену.

– Ненормальная! Хоть бы день отлежалась.

– Заживем вместе? Вчера еще не чистил я тебя, а нынче так печально расставанье…

Лиза ввинчивает пальцы в узкие перчаточные канальца, чмокает Фреда в щеку. Так целуют голубые медузы на Черном море. Моментальный ожог – и вперед.

«Ветреница Вы моя, свет Елизавета!»