Глоток Шираза

– От-лич-ное, – с упором на средний слог, – из уха в ухо трамвай едет, молоток по грецким орехам бемс-бемс.

– Переборщили с наркозом, пройдет. Но кайф-то словила?

– Словила. – Она закрывает глаза, длинные черные ресницы отбрасывают стрельчатые тени.

Кастелянша выдала все по описи. Джинсы, свитер, полушубок белый, искусственный мех, шапка белая, искусственный мех, сапоги серые.

Она одевается в холодном подвале. Деревянная планка с крючками как в школьном гардеробе.

– Зеркало тут у вас есть?

– Дома будешь в зеркала глядеть.

Под шубами и пальто – ниша для обуви и пакетов с одеждой. Так было в школе, в Рязани. Периферия, провинция, пе-ре-фе-ре, пы-ры-вы-ры. Запах провинции удушающ, ее тошнит, но не может она вот так вот предстать перед новым покровителем.

В уборной тоже нет зеркала. Бак для грязных пеленок. Запах мочи и крови.

«Если бы Вы знали, что значит для меня Ваше существование, Вы бы не ходили, а летали». Вот она и летает.

Куда едем?

Лиза смотрит в зеркальце. Оно не отвечает, но отражает, и Лиза недовольна отражением.

– Вспомнила анекдот.

– Ты уже пыталась рассказать мне анекдот, – Фред включает зажигание, рулит, оглядываясь на больничные ворота.

– Про доктора Ватсона?

– Нет, про умеете ли вы играть на фортепьяно. Я спросил, можешь ли ты встать с каталки, но ты упорно пыталась рассказать про фортепьяно.

– И все мы такие умильненькие, когда нас вывозят в коридор?!

– А что с Ватсоном?

– То же, что и с фортепьяно.

Лиза изучает Фреда. Скорее всего, недавно развелся. Берет взятки. Платит алименты на детей. Не через суд, привозит на дом в конце месяца вдвое больше положенного. У детей – английский, музыка, теннис, за все платит он. За право быть свободным, благодетельствовать тем, кто содержит в себе притягательную таинственность, недостающую в будничной жизни. Любит развлечения, финскую баню, кое-что читал. Сентиментален, пылок, в противовес грубой, но нужной, чего уж поделаешь, профессии.

– Так куда же мы едем?

– Все равно.

У него густые усы. Ровно подстриженные. Глаза карие, блестящие – глаза честного урки, живущего па кодексу урочьей чести, мясистый нос, густые каштановые волосы, которые он не прячет под шапку. Несмотря на мороз.

– Ты где-то живешь?

– В данный момент нигде. Могу дать адрес, по которому прописаны мои вещи.

Лиза достает из сумки конверт, протягивает Фреду.

«Годуновой Елизавете Владимировне. Главпочтамт. До востребования».

– Цыплячий почерк дедушки любимого… Так что, на главпочтамт?

– Нет, к дедушке любимому.

Москва заметена, заметелена, и эту непроглядную белизну взрезает желтый свет фар.

– В принципе я живу один.

– Знаю.

– Откуда, интересно?

– Есть такая штука, именуется индукцией.

Смеркается. Шуршит снег, спихиваемый снегоочистителями с лобового стекла. Чик-вжик. Трудно собраться, трудно принять решение, тем более, когда уже принято и приведено в исполнение главное. Не столь уж важно, где провести эту ночь – у гинеколога или генетика. То и другое на «г».

– Как вы считаете, у меня легкое дыхание? – она с ним подчеркнуто на «вы».

– Влажное и теплое.

– Значит, профессор ошибся.

Лизе холодно. Она обхватывает себя руками, крест-накрест.

Фред включает печку. Она гудит. Громко.

– Профессор – это И. Л. Якобсон?

– А вот это уже дедукция!

Лиза забирает у Фреда конверт. Кого бы ей порадовать своим дыханием, почтальона или продавца пуговиц? Генетику с этикой связать проще, чем с эстетикой. В ее случае связь неутешительна. Мать – агрессивная психопатка, отец – алкоголик. Бабушки и дедушки – жертвы репрессий, отсюда мать с отцом – альянс детдома; отсюда Лиза – совершенство эстетики и безобразие этики. И не лучше было бы ее матери сделать то, что Лиза сделала сегодня утром?

– Где-то здесь, – Лиза смотрит в окно, – да, вот тот дом на противоположной стороне.

– Разворачиваться? – Фред притормаживает, отжимается от руля, смотрит в зеркальце на Лизу. Она молчит, словно вопрос обращен не к ней. Минуя разворот, он едет прямо.^*

^* На самом деле после того аборта я отлеживалась у Тани в общежитии. Мне было так плохо… Драли по живому. Анестезия – для блатных. А я – по направлению из поликлиники: ни блата, ни денег.

Ладно, страдания прототипа к делу не относятся.

Февраль – кривые дороги…

– Илья, ты хоть на улицу выходишь? – брат отряхивает снег с бобровой шапки. – Щетка есть у тебя, одежная? А коврик куда подевался? Натопчу ведь.

Не дождавшись ответа ни на один вопрос, Владимир достает из портфеля салфетку, тщательно обтирает ботинки, вешает полушубок на гвоздь.

– Что это у тебя с обоями? Новогодние гирлянды? Как-то не по сезону, Илюша.