Глоток Солнца

...Я вспомнил, как на Совете все вдруг умолкли, посерьезнели, едва стала говорить Мария Тауш. Она провела на лунной станции много лет, узнала полное одиночество - вдали от всех, когда метеором убило ее мужа. Можно только молчать, когда видишь такое лицо, красивое и почти прозрачное, а потом улететь на Марс, найти там жесткую губку с колючками - цветок по марсианским понятиям, - назвать этот цветок "маритауш". Так было. Но лучше б не было. Трудно смотреть в такие глаза.

Мы торжественно вошли в дверь, и я уже не боялся увидеть равнодушное лицо. Каричка причесывалась у окна.

- Я сейчас, - сказала она.

У ее ног стоял глиняный кувшин с цветами. Таких цветов я никогда не видел: каждую ветку венчал пушистый белый шар, слепленный из тысяч колокольчиков; горшок словно кипел, выдувая молочную шапку пены.

- Что это? - спросили мы с Рыжем одновременно.

- Это? - Каричка равнодушно пожала плечом. - Это сирень...

Но глаза ее хитро блеснули. Она расхохоталась.

- Я сама ахнула, когда увидела, - созналась Каричка. - Это принес Ипатий Нилович. Который прогнал вас.

- Белый халат? - удивился я, а Рыж только свистнул.

- Ага. У него на крыше сад.

- Эх, Рыж, не догадались мы подняться выше!

- Хватит вам летать, - серьезно сказала Каричка. - Только падаете да разбиваетесь.

- У меня нет ни одного синяка!

- Точно, я видел, - подтвердил Рыж.

А она вдруг села и вздохнула:

- Я плохая колдунья, Март.

Глаза ее стали печальными. И я принялся убеждать, что все шло хорошо и я обязательно пришел бы первым, если б не это проклятое облако. Рыж тоже разгорячился, уселся верхом на стуле и, перебивая нас, показывал, как я летел. Он был сразу и гравилетом, и мною, и Сингаевским, и облаком, и самим собою - болельщиком и моим спасителем. Я впервые слышал, как в суматохе вскочил он в санитарный гравилет и даже держал конец сетки, когда спасатели вылавливали меня из невесомости.

Я и Рыж веселились, а Каричка сидела молча на постели, уперев подбородок в поднятые колени. Тогда, пошептавшись, мы объявили Каричке, что сейчас изобразим, как мы откроем секрет облака.

Я объявил:

- На ковре знаменитые клоуны - Студент и Ежик.

Это наша обычная забава. Я, конечно, всезнающий Студент, а Рыж - тот наивный Ежик, который слушается моих глупых советов. Ковер у нас под ногами, парик Ежику не нужен, он и так светится; я быстро мажу щеки каким-то белым порошком, замеченным на тумбочке, и сворачиваю из салфетки колпак.

Каричка садится поудобнее. Можно начинать.

Ежик шумно сопит и деловито лезет под кровать.

- Что ты ищешь, Ежик? - спрашиваю я.

- Палку.

- Ты хочешь сыграть нам ноктюрн? Прекрасная мысль!

- Нет, я играю ноктюрн на синхрофазотроне, - говорит Ежик из-под кровати. Я хочу драться.

- Прекрасная мысль! Но с кем?

- С облаком, - решительно заявляет Ежик, становясь рядом со мной и показывая, как свирепо он будет драться.

- Это глупо, - говорю я. - С облаком драться нельзя.

- А почему-у?

"Почему-у" - любимое словечко моего рыжего партнера. От его грустного и наивного "почему-у" зрители всегда смеются.

- Потому что это не вата! - отвечаю я тоном Акселя, выдвинув нижнюю челюсть.

- Серьезно?

- Вот что: тебе нужна ложка.

- Почему-у ложка? - хлопает ресницами Ежик.

Я говорю, что вся современная физика не может объяснить строение облака, но я-то знаю, почему оно белое и что скрыто у него внутри.

Ежик вытаращил глаза: он готов мчаться за ложкой.

- Там - в середине - мороженое!

- Мороженое?! - просиял Ежик. - Но зачем?

- Чтоб его есть!

Каричка хохочет, а мы дурачимся, и я очень рад, что в ее глазах завертелись золотые ободки. Потом Рыж выскакивает за дверь и долго не возвращается.

- Твои уже знают? - спросила Каричка.

- Наверно. Вот получил сегодня. - Я вынул телеграмму, прочитал: "Атмосфера создана. Свободное дыхание. Если согласен прилететь сообщи..."

Далее следовали родительские наставления, тревожные расспросы, поцелуи, которые я оглашать не стал.

- Свободное дыхание... Хорошо сказано!

- Ну и что?

- Март, как тебе не стыдно... - Она не договорила. Поняла. Строго посмотрела мне в глаза. - Не поедешь, да?

- Да.

Она знала, как долго ждал я эту телеграмму, и, кажется, расстроилась за меня, даже покачала головой.

- Не могу, Каричка. После этого - не могу. Ты хочешь, чтоб Аксель назвал меня дезертиром?

- Когда вы едете?

- Завтра.

- А куда?

- Не знаю.

- Только не падай больше. Говорят, я свалилась всего-навсего с помоста, а вот лежу здесь. Кажется, на репетиции. Не помню.

- Ну, это чепуха. Завтра выйдешь.

Я сказал это беспечно, а сам весь налился внезапной злостью. Был готов вскочить и поймать облако хоть голыми руками. Только тогда открою ей правду.

В дверях замаячил белый халат. Он ничего не говорил, но выразительно покашливал. Рыж кривлялся за его спиной.

- Март, - Каричка поманила меня пальцем, - я буду колдуньей, - сказала она на ухо. - Не такой растяпой, а настоящей... Я подарю тебе песню.

Я ушел счастливый и полный решимости расправиться со всеми бедами.