Глоток Солнца

Не помню уж, что привело меня с Рыжем в космопорт. Было свободное время. Аксель по телефону буркнул: "Отдыхай перед дорогой", - и, кроме того, я размечтался о Марсе, а Рыж, видя, что я иду погруженный в свои мысли, деликатно молчал и плелся следом. Надо же, думал я, сколько лет люди сажали там кусты, и травы, и мхи, выводили стойкие, цепкие растения, которые находят под песком лед, и заводы-автоматы прилежно, год за годом выпускали в воздух кислород, и росла, поднималась живительная атмосфера; и вот, когда планета стала воздушной, теплой, почти домашней - я не могу туда лететь! Завтра или через месяц марсиане сорвут с городов прозрачные купола и, вздохнув полной грудью, в первую минуту, может, и не поверят в свою свободу. Что не надо больше бить тревогу, когда шальной метеор расколет купол. Что можно выходить за черту города без скафандра. Что нет больше разреженной атмосферы, и удушья, и сонливого беспамятства.

Будет праздник. Прилетят гости с Земли, и с Луны, и с космических станций. И хозяева закатят им пир на весь Марс. Я вижу, как с бокалом в руке, красивый, громадный, стоит мой отец, как смущенно и гордо смотрит на него мать, и глаза ее сверкают каплями синего света. Пусть лучше опоздает моя телеграмма, лишь бы было так, лишь бы не расстроил их мой отказ лететь на Марс.

Долго мы с Рыжем сочиняли послание. Я не привык кривить душой, не мог придумать дипломатичные слова. Когда не видишь людей целую вечность, а только переписываешься с ними, то, кроме "целую, обнимаю, крепко жму руку", ничего больше не изобретешь. Причем, под словом "видишь" я подразумеваю живое общение, а не телесеансы раз в месяц, когда тебе дана минута, и ты не знаешь, что сказать. Ты стоишь, и мямлишь, и хлопаешь ресницами, а потом ждешь целых пять минут, пока твои слова и твоя физиономия несутся через пустой космос туда, к Марсу, и вот наконец после треска и вспышек на экране - расплывчатое мамино лицо; не успеешь как следует его рассмотреть - и все, прошла мамина минута; и ты думаешь: хорошо, что они не в соседней галактике, а то пришлось бы ждать ответ сто, или пятьсот, или тысячу лет... Вот почему я просто поздравил родителей с победой над грозным Марсом и заодно вкратце сообщил усвой планы.

Сунув записку в окошечко радиостанции, мы вошли в прохладную щель с длинным козырьком (на него садятся гравипланы и вертолеты) и сразу же почувствовали себя космическими бродягами.

Нет ничего живописнее на свете, чем космопорт, если не считать, конечно, гонок гравилетов. Просторный, как площадь, ровно освещенный вестибюль заполнен толпой; яркие платья, возбужденные лица пассажиров, блестящие глаза и пылающие щеки детей; прощальная песня в кругу друзей, которая, будто грустный ветерок, проносится по залу; мелькание указателей, безмолвные приказы световых табло, скольжение бесчисленных эскалаторов все это еще не космопорт. Когда вы, поблуждав в лабиринте механических лестниц и даже поскучав от их однообразного бега, внезапно ступите на платформу и увидите длинные, уходящие в самое небо металлические трубы, вы поймете, кто есть главный чудо-зверь нашего века.

Толстая металлическая дверь мягко захлопнулась за последним пассажиром. Ракета заперта в клетке. Секунды молчания, и от ее рева дрогнула земля. Вы ничего не видите, но по стихающему быстро вою догадываетесь, с какой адской скоростью мчится она в стартовой трубе. Блеснула в солнечном небе яркая звезда. Блеснула и пропала. Все.

Не раз улетали мы с Рыжем в тот день на Огненную землю, во Владивосток, на Луну, в Антарктиду, на космические станции с разными номерами. Выбирались на платформу, топтались у дверей, заводили разговоры с экипажем, а потом уходили вместе с провожавшими. Мы втянулись в эту игру, скакали с лестницы на лестницу и то ехали вместе, то разъезжались. Потом я потерял Рыжа и блуждал по эскалаторам, пока тяжелая крепкая рука не схватила меня за плечо.

- Март, ты?

Олег Спириков, загорелый до черноты, тряс мою руку, щуря близорукие глаза. Добряк и силач - таким он был всегда, мой старший товарищ по интернату, ныне лунный физик.

- Улетаю, - сказал он. - Было Красное море. Положенный отпуск. Эх, все позади!

Наверно, одновременно вспомнили мы нашу последнюю встречу здесь же, в порту, потому что он неожиданно предложил:

- Март, хочешь к нам?

Год назад, когда я, расстроенный своей бесцельной возней со сводками, бродил по космопорту, на этом месте вот какой был разговор.

- Кем работаешь? - спросил он.

- Никем. Перебираю бумажки.

- Как так?

- Да. Нажимаю пальцем на кнопки. Перебираю бумаги. Обыкновенный чиновник.

- Я думал, - сказал Олег, растерянно моргая, - что это делают машины.

- Не только машины, но и студенты. - И я, чуть не плача от приступа глупой жалости к себе, взмолился: - Олег, возьми меня на Луну.

Он был расстроен не меньше меня.

- Хорошо, - сказал он, подумав. - Будет место, сообщу...

А сейчас я только улыбнулся и помотал головой.

- Спасибо, Олег. Есть дело.

- Слышал, - сказал он. - То самое?

Я кивнул.

- Жаль. Вместе б слазили на Лейбница.

- Я еще прилечу, - пообещал я.