Глубокая охота

Алиса-Ксения зарделась. Именно так, банальное «покраснела» слишком плохо бы передало гамму оттенков щек, носа и кончиков ушей навигатора «Имперца». Фон Хартманн даже оглянулся, не включились ли случайно фонари аварийной подсветки.

— Я просто… мне показалось…

— Вам просто нужно больше уверенности в себе, мичман Верзохина. И не той, что на дне бутылки. Ну что такое, герой-подводник, за вклад в потопление корытоносца представлена к ордену янтарного коршуна, а краснеет как дев…

Тут фрегат-капитан обратил, наконец, внимание на сделанные Верзохиной прокладки курса и окончание фразы тут же выдуло у него из головы.

— Так-так-так…

В другой ситуации он почти наверняка заподозрил бы подвох. В ситуации, когда в уже сложившийся экипаж приходит командир со стороны, случается всякое. Глубинники по природе люди недоверчивые, им не очень важно, где и кем ты был раньше. Сейчас ты в одном стальном гробу с ними, так что потыкать бамбуковой палочкой — аккуратно, строго в рамках устава — это дело житейское. Но с этим детским садом все было иначе, здесь он был «своим»… он да кот Завхоз, а все эти детишки…

— Скажите, мичман, — фон Хартманн все же провел пальцем по ломаной черте второго маршрута, проверяя, действительно ли он прочерчен или это все же случайно зацепившаяся за карту нитка, — вы знаете, как назывался этот пролив до войны?

— Песнь русалки! — заученно-бойко, ни на миг не задумавшись, отозвалась Алиса-Ксения.

— Замечательно. А почему на вашей нынешней карте он поименован «Кладбищенский марш?»

— Это неофициальное название, появившееся после боя пятого ноября, — так же быстро, но уже чуть менее уверенно произнесла Верзохина.

— В ночь с пятого на шестое, — Ярослав вздохнул. — Вторая битва в проливе была в ночь с пятого на шестое ноября. Наша вторая бригада мегалинкоров против их эскадры Красного флота. С крейсерскими завесами, эсминцами ну и прочей свитой. Поздняя осень, волнение среднее, но с мощной электромагнитной бурей, связь вырубило напрочь, тогдашние хилые радары тем более, даже дальномеры от огней святого Эльма то и дело ловили засветку. Фактически бой превратился в свалку на ближней дистанции, когда уже никакая броня главный калибр не держит. Представляете?

— Н-наверное, — Алиса-Ксения неуверенно кивнула. — Нам показывали хронику, но… там мало что можно было разобрать. Темнота, в ней какие-то вспышки, зарево, когда вражеский мегалинкор горел…

— Это наш мегалинкор горел.

До этого все в центральном посту старательно делали вид, что не слышат их разговор. Но сейчас лейтенант Неринг удивленно вскинула бровь, дежурные рулевые принялись перешептываться, а комиссар скорчила гримаску и принялась что-то яростно строчить в блокноте.

— Но нам сказали…

— У конфедератов один мегалинкор погиб от детонации артпогребов, а второй опрокинулся через полчаса после начала боя… то ли сразу несколько торпед поймал, причем от своих же, то ли ему на недолетах разворотило борт ниже бронепояса. Корабль, что на хронике полыхает от носа до кормы, это наш «Великий даймё Мещерский», он с выбитыми башнями гэка и средним калибром почти три часа держался на плаву, пока его конфедераты на отходе не добили. В общем, железа там сейчас на дне много… и подводные лодки тоже имеются. Там сейчас, — Ярослав постучал карандашом по бухте на западном берегу пролива, — одна из основных баз их противолодочных сил в Архипелаге.

— То есть нам туда нельзя?

От этого наивно-детского вопроса фон Хартманну очень захотелось одновременного расхохотаться и взвыть, желательно при этом стучась головой о что-то твердое и угловатое.

— Но почему же нельзя, — выдавил он сквозь зубы, — зайдем, всплывем, спросим, который час, сверим корабельный хронометр…

Ярослав надеялся, что хотя бы эта штука, наконец, прорвет затянувшее отсек напряженное ожидание, как укол гвоздя надутый до предела воздушный шарик. Но… никто так и засмеялся, наоборот, даже Танечка прекратила скрипеть ручкой и выжидательно уставилась на командира.

Они же не понимают, понял фрегат-капитан, они действительно не знают, что такое «Кладбищенский марш». Любой другой экипаж подводной лодки за одну идею приблизиться к нему скрутил бы командира по рукам и ногам, а по прибытии на базу сдал в ласковые и сильные руки эскулапов с диагнозом: «помутнение рассудка от перенапряжения». А эти не понимают, что подобный идиотский, самоубийственный поступок…

…как раз в духе Хана Глубины.