Глубокие воды

Карта показывает, что мы достигнем Амаранте к рассвету. Я отдал распоряжения ночной вахте и уже готов был удалиться в свою каюту, но неожиданно решаю остаться. Люблю находиться на мостике ночью, когда океан за ветровым стеклом почти исчезает и горят лишь красные огни на носу судна. Виржини однажды назвала их уютными, как детский ночник, и с тех пор это сравнение осталось со мной.

В последние несколько лет я часто задавался вопросом, каково было бы вернуться на Амаранте. Разумеется, на самом деле я никогда не был там – я встретил Виржини без малого в четырехстах милях к северо-востоку, – но у меня всегда было такое ощущение, будто я там побывал. История, которую она мне рассказала, поражала своей красочностью, а образы, которые она поселила в моем воображении, были очень яркими, я почти помнил терпкий запах опавших пальмовых листьев в зарослях, видел свои следы на песке.

Полагаю, в своих размышлениях я всегда отправлялся туда на «Патусане», а не на незнакомом судне вроде этого. Но гражданская жизнь меня вполне устраивает. Сегодня вечером я вел себя слишком по-военному, по мнению Умара, а механик Ямат даже отдал мне честь. Я невольно рассмеялся. Я рад, что взял их с собой, – думаю, что и они тоже рады. И уж точно знаю, что зарплата на гражданке им нравится куда больше. Жаль, что к нам не смог присоединиться Юсуф, но скоро он получит собственное судно, и я за него счастлив. Из него выйдет отличный капитан.

В этом путешествии у нас, мягко говоря, необычный список пассажиров, а обратно мы поплывем с еще более необычным грузом. Мир науки был мне совершенно незнаком, и мне потребовалось много времени, чтобы научиться в нем ориентироваться. Оглядываясь назад, можно сказать, что это оказалось кстати – знакомство с неведомым миром увлекло меня после того, как я вышел в отставку.

В конце концов я нашел подходящий университет с подходящей группой ученых, которая собирала информацию о судьбах борцов за свободу. По их словам, англичане хранили какие-то архивы, но после массового расстрела многие документы были уничтожены, так что установить личности погибших будет трудно, если вообще возможно. Но они стараются собрать всю информацию, какая доступна. И предполагают, что на Амаранте похоронено гораздо больше людей, чем считается.

Для сухопутных крыс участники научной команды оказались довольно сносными пассажирами. Под ногами мешались не особо, а оправившись от морской болезни, торчат по большей части в кают-компании за ноутбуками или проверяют свое оборудование. Раскопки и эксгумация – дело непростое.

Я достаю телефон и подключаюсь к спутниковому интернету, чтобы проверить сообщения. Со времен «Патусана» мои телефонные привычки изменились, теперь я всегда держу мобильник включенным. Когда появляется сигнал, падает сообщение, отправленное несколько часов назад: Какое у вас РВП? Я начинаю набирать ответ, и тут телефон вибрирует.

– Я тебя поймала, – говорит Виржини. – Боялась, что ты уже спишь.

– Пока нет.

– Который там час?

– Двадцать одна сотня.

Она смеется:

– Закоренелый вояка.

– Привычка – вторая натура, – хмыкаю я.

– И когда вы доберетесь?

– Незадолго до рассвета.

– Здорово. – Пауза, потом: – Ты ведь о ней позаботишься?

– Обещаю.

Около шести месяцев назад Виржини удалось отыскать Пита. Он работал в Южно-Китайском море, ныряльщиком на буровых установках. Когда она объяснила, чем мы занимаемся, он разрешил нам эксгумировать останки Стеллы и доставить на большую землю. Виржини собирает средства, чтобы вернуть Стеллу в Канаду.

Какое-то время она молчит, и я знаю, что она плачет. Виржини никогда не скрывала от меня своих эмоций – ни в нашу первую встречу, ни на протяжении нескольких лет нашей дружбы. «Ты видел меня на пределе отчаяния», – сказала она однажды. Пожалуй, так оно и есть, и я надеюсь, что ей больше никогда не придется так страдать. Но я также видел, на какую силу духа она способна, и именно так я предпочитаю думать о ней – не как о жертве, а как о женщине, которая борется за то, чего хочет и чего заслуживает.

Чтобы поднять настроение, я спрашиваю о тамошней погоде. Моя бабушка-англичанка всегда говорила мне, что это беспроигрышная тема у британцев.

– Ой, сам знаешь, вечная серость. – Голос слегка оживляется. Ага! Бабушка была права. – Скучаем по солнцу. – В трубке раздается кухонный шум, затем: – Как думаешь, он сильно изменился?

– Амаранте?

– Да.