Глубокий тыл

Но, как видно, не было у нас в ту тяжелую пору и клочка земли, которого война не касалась бы прямо или косвенно. Едва обменявшись дневными новостями, за розовой занавеской уснули старики Калинины, и в комнате стало тихо, как в дверь громко застучали.

Вскочив, Степан Михайлович первым делом посмотрел, хорошо ли зашторено, окно: нет, черная маскировка опущена аккуратно. А стучали все нетерпеливее.

— Не грохочите, слышу, — (ворчал старик, набрасывая пальто, и зашлепал босыми ногами к двери. Он отомкнул хитрую щеколду, какими с давних времен запирались, комнаты в двадцать втором общежитии, — самодельное сооружение, которое снаружи надо было открывать ре ключом, а по-особому, загнутым металлическим стержнем, — открыл дверь и отпрянул, ослепленный острым лучом карманного фонаря.

Кто-то невидимый басовитым голосом зятя Арсения Курова, даже не поздоровавшись, спросил:

— Мария с ребятами у вас?

Старик недоуменно глядел на ночного посетителя: Куров же на Урале, дочь Мария с детьми там. В то же время было несомненно, что перед ним стоял именно Арсений Куров.

— Как это они могут быть у нас, бог с тобой? — тихо ответил старик, поняв, что на семью надвигается какая-то неизвестная, непонятная беда. Ту же тревогу чувствовала и Варвара Алексеевна. Растрепанная, в одной сорочке, она стояла возле ночного гостя, нетерпеливо дергая его за рукав.

— Что ты, Арся… как это так? Они ж с твоими заводскими на теплоходе… Я ж сама их провожала. И отплыли как, видела.

Куров, массивная фигура которого едва была различима в темноте, тоскливо пояснил:

— Нету… Не прибыли. Пропали… Квартира наша сгорела, куда же им, думаю, как не к вам.

— Пропали… А?.. Как же это?.. Что же это? — повторяла Варвара Алексеевна. — А мы тут ей завидуем — в тишине живет…

Тем временем Степану Михайловичу удалось зажечь коптилку, сделанную из сплющенной гильзы мелкокалиберного снаряда. Желтое жирное пламя осветило комнату, массивную фигуру зятя, стоявшего в пальто, в меховой шапке с длинными висячими ушами. Туго набитый охотничий рюкзак горбом поднимался у него за плечами. Рассмотрев зятя, старики поразились, как за короткое время изменился этот рослый, сильный, обычно веселый и энергичный человек. Он стоял, понуря голову, с обмякшими, опущенными плечами. Густая, с заметной проседью щетина, обметав смуглое, цыгановатое лицо, состарила его на много лет.

— Болел, что ли? — невольно вырвалось у Степана Михайловича.

Сведя черные лохматые брови, Куров только махнул рукой.

— Да что вы в дверях болтаете? Раздевайся, Арся, входи. Сейчас вот печурку затопим, чай поставим, — суетилась Варвара Алексеевна, не замечая, что на ней одна сорочка. — И ты, отец, хорош: чем пустыми (вопросами человека шпынять, снял бы с него мешок, что ли.

— Оденься, мать, — шепнул Степан Михайлович.

— Ай, да что уж тут…

Сухие поленья потрескивали в печурке, протяжно запевал нагревшийся чайник. Варвара Алексеевна тихо, чтобы не будить внуков, двигалась по комнате, расставляя чашки. Движения ее были неверны. Посуда не слушалась ее рук. Тесть и зять сидели на полаженных на бок табуретках возле печки, и, приглушая свой густой голос, Куров рассказывал, как исчезла семья.

Механический завод, где он работал, эвакуировался заблаговременно. Сам Куров, мастер-механик по сборке машин, уехал с первым эшелоном, чтобы там, в тайге, на пустом месте, возле безыменной еще железнодорожной платформы, монтировать прибывавшее из Верхневолжска оборудование в зданиях, которые еще не имели ни окон, ни крыш. Последние станки в цехе, аде точили корпуса снарядов и мин, решено было не трогать до критического часа. Их разбирали, когда враг уже приближался к городу. Железнодорожные пути находились под постоянной бомбежкой. Ящики с оборудованием пришлось грузить на баржи, чтобы тянуть водой. На этих же баржах уезжали семьи рабочих и инженеров, действовавших уже на Урале. Марию с тремя ребятами в виде особой привилегии заводские устроили на теплоход, на котором из города эвакуировали детские дома.

Караван медленно спускался по холодной реке, по утрам уже белевшей заберегами. Гитлеровские самолеты, бросившиеся вдогонку, пикировали на него и даже обстреляли баржи с воздуха. Но караван ушел и в срок прибыл к месту перевала. А теплоход со своими маленькими пассажирами не пришел… Территория, по которой начался его путь, была быстро оккупирована вражескими войсками. Никто ничего толком не знал, но до Урала доползли неясные слухи, будто гитлеровцы разбомбили судно с воздуха и оно потонуло где-то в Верхневолжском море, как именовалось большое искусственное водохранилище. Так исчезла Мария и с нею дети…

Голос Арсения Курова звучал монотонно, будто рассказывал он ее свою беду, а печальную историю, вычитанную в какой-то книге.

Степан Михайлович, нахмурив брови, безотрывно смотрел в топку на танцующее пламя. Варвара Алексеевна молча хлопотала у стола, и никто не видел, как вздрагивают у нее губы и как слезы падают на чашки и скатерть.

— А я Анне сегодня советовал ребят к Маше послать, — оказал Степан Михайлович. — Тихо, мол, у вас…

Помолчали.