Глубокое течение

В хате было тепло и уютно, и страшно было подумать, что в эту морозную декабрьскую ночь люди лежат в поле, в лесу, зарывшись в колючий снег. Она вспомнила о бойцах на фронте, о партизанах. «Где теперь Женька? Где они ночуют?»

После последней встречи она очень часто и с все возрастающей тревогой думала о нем.

Ее мысли перебил скрип снега под ногами на улице. Она подышала на окно, и на замерзшем стекле образовался глазок. Татьяна увидела: к дому Лубянихи подходили люди.

«Партизаны, — подумала она. — И Женька, наверно, там». Ей стало радостно от того, что он так близко. Но в этот момент до ее слуха долетели звуки злой немецкой речи, и она узнала голос Визенера — на всю жизнь она запомнила этот голос. Радость сменилась испугом, предчувствием несчастья.

Солдаты вошли в хату Лубянихи.

Татьяна почувствовала, как холодные мурашки пробежали по ее ногам и спине.

«Зачем они пошли туда в такое время? Что им нужно?»

Она оторвалась от окна и быстро подошла к кровати отца. Карп не спал. Он молча наблюдал за дочкой и поэтому первый спросил:

— Что там, Танюша?

— Солдаты, тата. И он, комендант. К Лубянам пошли… Что им нужно?

Карп поднялся, стал одеваться.

Татьяна снова подошла к окну. В хате Лубянихи светил огонек. Карп вышел в сени. Татьяна догадалась: пошел за оставленным там револьвером. Он скоро вернулся и стал рядом с дочерью.

— Что они делают там, тата?

— Обыск, известное дело. Налет, — и, помолчав, добавил: — Хоть бы Жени там не было.

— Его там нет, — почему-то уверенно ответила Татьяна. — А вдруг к нам придут?

— Не придут. Что им делать у нас? Нам бояться нечего.

Карп старался успокоить дочь, но сам не верил своим словам.

«Дьявол их знает, чего они таскаются в такую пору. Хлопцам бы теперь дать знать. Они отучили бы их шататься», — подумал он, протирая теплой ладонью стекло.

Солдаты очень скоро вышли из дома Лубянихи и быстро пошли на край деревни.

У Татьяны еще тревожнее забилось сердце.

— Они сделали что-то недоброе, тата. Сходить бы туда…

— Ну, что ты, ничего они не сделали. Хотели Женьку схватить, да, видишь, пошли не солоно хлебавши. Донесла какая-нибудь сволочь, что он дома бывает.

— А я чего-то боюсь, и меня так и тянет туда.

— Брось говорить ерунду. Они могли там засаду оставить. Это, может быть, провокация…

Она отошла от окна и понемногу успокоилась. Но заснуть долю не могла и все думала о приходе немцев к Лубянам, о Женьке, о партизанах, о далекой родной армии и о жизни вообще. Ее снова потянуло в лес, к партизанам. Она уже неоднократно пробовала говорить об этом с отцом, но в последний раз он разозлился на нее:

— Хватит нести околесицу! Это боевой отряд, а не цыганский табор, чтоб им еще женщин и детей таскать за собой. Думаешь, легко там?..

Татьяна знала, что не легко. А все-таки она давно была бы там, если бы не Виктор. Но как пойдешь в лес с ребенком зимой?

«Скорей бы весна, тогда легче будет…» — мечтала она.

Так Татьяна больше и не уснула в ту ночь. Она поднялась раньше всех, почистила картошку, затопила печь и потом до самого рассвета помогала Пелагее по хозяйству. Как только рассвело, она собралась и пошла в сарай за сеном, не ожидая, пока это сделает отец. Сарай находился за садом, почти у самого леса. Это была маленькая покосившаяся постройка с прогнившими стенами и дырявой крышей.

Татьяна широко открыла ворота, чтобы больше было света, и начала набивать корзинку сеном.

И вдруг ее кто-то тихо позвал сверху:

— Таня.

Она вздрогнула, выпрямилась, боясь поднять голову.

— Таня! — окликнули ее громче, и наверху зашуршало сено.

Она переборола страх и посмотрела наверх. Над ее головой, на сене, стоял Женя Лубян. Она разозлилась: второй раз он пугает ее. «Дурень такой! Все шутки ему».

— Что ты топчешь сено? Слезай! — крикнула она, даже не поздоровавшись.

Женя спрыгнул к ней. Она посмотрела на него и сразу умолкла. Может быть, в первый раз в жизни она не увидела в его глазах знакомых веселых искорок смеха.

— Что у нас, Таня?

Она вспомнила о ночном посещении солдат и почувствовала, как у ней похолодели руки, сжимавшие клочья сена.

— У вас под утро были гитлеровцы.

— И что? — Женя нетерпеливо схватил ее за руку.

— Не знаю… должно быть, обыск делали…

— Обыск… Эх, — вздохнул он. — Пойдем!

— Евгений! Ты никуда не пойдешь! — откликнулся кто-то из сена. Сверху спустился и стал рядом с ними старый уже человек с густой бородой, в немецкой шинели. На шее у него висел автомат. — Не пойдешь… Там может быть засада. Пусть сначала сходит вот она, соседка. Хозяйки по утрам часто заходят друг к другу. Иди, девушка, разведай, что там у него дома, — обратился он к Татьяне. — Да смотри хорошенько и скорей возвращайся.

Татьяна, забыв о сене, побежала из сарая. Она пробежала свой двор, пересекла улицу, но во дворе Лубянихи в нерешительности остановилась — ее смутила тишина в хате соседей: такой тишины не бывает по утрам в крестьянских хатах. И печка не топится… «Что же это такое? — с нарастающим беспокойством думала она, боясь подняться на крыльцо. — Где хозяева? Может, домой пойти, отца позвать? Но они же просили скорей… Скорей!»