Глухая рамень

— Слышу… Ну, только не к добру это. Не умереть бы, мне, Лукерьюшка! — Старуха всхлипнула, в кулачок собралось морщинистое лицо ее, и в напуганных глазах, мутных, как лед на срубе, копились скупые слезы. — Не моя ли грешная душа металась перед кончинушкой?

Горбатая Лукерья утешала подругу, насколько хватало сил, и заодно уж передавала ей новости, что вчера и нынче успела проведать:

— Бережнов — дотошник, хочет пустить машину по ледянке. На днях ездил в какую-то бюру, и там его сполна обнадежили. Говорят: «Не сумлевайся, Авдей, трактора будут». И только ждут теперь в городе самого главнеющего начальника, чтобы печать поставил и руку свою приложил, а все остальные дела улажены. Будут лес возить на машине, а коневозчиков, слышь, прогонят всех до единого… и справку такую дадут: на все четыре стороны, куды хошь… Только не знаю, отколь эти трактора?.. Тебе невдомек, где они водятся?

Параня не хотела и не умела сознаваться в неведении и, малость почесав в затылке, ответила:

— Отколь? Известно. Помнишь, собирались войну открыть?.. Ну так вот. Сгрудили их и, конечно, туда угнали. А войне еще срок не пришел: ошиблись… Ну, с фронту их, эти трактора-то, и возворачивают обратно, раздают, кому сколь требуется.

— Так, так… Аришка-то ай в библиотеку поступила?

— Поступила, поступила. И всё, голубынька, для того, чтобы поближе к Вершинину быть. Бросит она Алешку-то, право-слово бросит. Расщепай меня господь на мелки дребезги, бросит.

— Чай, у ней дитё?..

— Нынешним-то детей не жалко. Им море по колено. Вздернут вот юбку-то выше колен — голяшки видать — и бегают за мужиками без стыда, без совести… Ну-ка ты, ведь какая разбалованная, бесстрашная: пришла к мужику чужому на дом. А мы, бывало… — Параня замахнулась своим прошлым на настоящее, которого не одобряла, осуждая и ненавидя, словно хотела ударить, но ударить оказалось все-таки нечем, и, поняв это, она перекинулась на другое: — Ну, все равно: Алешка узнает, навертит ей космы-то.

Параня утаила даже от Лукерьи, что недавно ходила к Горбатову с наветом на Аришу, причем порассказала ему гораздо больше того, чем знала, и даже сама удивилась необычайному расстройству, какое произвела в нем… С тайным приятством и подмигивая себе, уходила она от лесного склада, оставив Горбатова в тяжелом раздумье.

— Надолго ли гостья-то приехала? — спросила Лукерья.

— Юлька-то?.. На две недели… Летось гостила, и опять нелегкая принесла, — возмущалась Параня. — Не сидится на одном-то месте, окаянным!..

— Известно, — вставила свое словцо Лукерья, — с жиру бесятся. А может, от мужика сбежала. Она — такая, по роже видать: не разберешь — не то замужняя, не то девка…

— Знамо. — Паранин голос перешел на шепот. — Почти кажинный вечер играют в шахманы: уткнутся в доску и двигают, а что к чему, сами не знают. Он ей ставит на гарды, а она его пугает шахом. Играют и всё спорят, а о чем — не поймешь. Молоденькая, а зря хитрущая, не поддается… Собирают багаж, переселяются… Видишь вон, — указала она пальцем на двухэтажный дом, у крыльца которого стояла подвода. — Давеча, родимая ты моя Лукерьюшка, сама она, Юлька-то — вяжет узлы и поет не переставаючи… Поет и поет, а он, как индюк, топырится, книжки свои укладывает и даже на людей не глядит.

— Не жаль, что уходит?

— Жалей не жалей — уходит, — откровенно призналась Параня. Но тут же спохватилась, что выдала себя напрасно: — Да и жалеть-то нечего: грязь за ним вывозила, собаку кормила, его обихаживала… Сама, бывало, не съешь, а все ему норовишь, все ему. А спасибо сроду не слыхивала. Одна забота и никакой пользы, ни радости. И скушно с ём, беда! Все сопит себе и сопит, слова с тобой не скажет. Пес с ними, пускай уходят…

Она безнадежно махнула рукой, словно сама отрекалась от незадачливого квартиранта. Утешала она себя тем, что за такой «дивидент» найдет другого…

И опять утаила Параня, что просила остаться, сбавляла цену, обещалась стирать на него бесплатно. Он пугал Параню своим деревянным молчанием и даже посмеялся нынче над ней: «Возьми, бабка, пригодится. Возьми-и» — и подал ей старые ремни и рваные варежки. Может быть, сделал он это спроста — кто знает, но ей подумалось, что он — с нехорошим намерением.

— Ну, теперь Аришка с ним начнет в открытую, — продолжала Параня.

— Конечно, конечно… теперь им что… — поддакивала Лукерья, захлебываясь.

Потом вспомнили Шейкина и заново, точно они раньше всех узнали о его прошлом, судили, рядили, гадали, дивились и ахали, наливая по второму ведру. Только холод и сумерки прогнали их от колодца. Лукерья пригласила Параню к себе на весь вечер, — благо подходили рождественские праздники (а церковь во Вьясе давно закрыта), и о всякой всячине поговорить им было непременно нужно…

Глава XII Разбитая ваза

Правы были Якуб и Юля: все, чем владел Вершинин, убиралось на одни дровни, и не к чему было задерживать лошадь на два лишних часа.

Сестра уже хозяйничала в его новой квартире, расставляя вещи, привезенные с первым возом, а Петр Николаевич с Якубом, приехав второй раз, выносили последнее… Кажется, уже все свое взято.