Глухая рамень

Чувствуя на плечах тяжесть, Вершинин с тревогой, но и с надеждой, встрепенувшейся вновь, быстро понес свою ношу вверх по лестнице.

Глава XIII Опять за старое…

В далеких Суреньских лесах, обозначенных на карте зеленой краской, лежали под снегом калеки-тракторы. К ним тянулась серая графитовая дорожка, которую прочертила волосатая, с круглыми, аккуратно обрезанными ногтями рука Бережнова.

Трое — Горбатов, Вершинин и Сотин — внимательно вглядывались в серую точку, где остановился карандаш директора. Беседа подходила к концу. Большая ладонь лесовода Сотина лежала на карте, в другой руке зажата путевка в Сурень. Его отъезд намечен на завтра.

Авдей давал последний наказ:

— В Верхокамье тебе пересадка, а там — до Сурени. Погрузишь тракторы на платформы — телеграфируй. Не задерживайся долго.

Сотин еще с минуту простоял над картой, придерживая скручивающиеся поля ее, потом поднялся, отнял от стола руки, и карта с шумом свернулась в рулон.

— Сделаю. — Он пожал на прощание руку Бережнову, Горбатову и после всех Вершинину. — Пойду собираться. Всего наилучшего…

Бережнов порылся в настольном календаре и, отыскав страничку с красной пометкой: «Курсы — Сорокин — 2», остановился.

— Алексей Иваныч, — обратился он к секретарю, — что же второй кандидат нейдет?

— Придет сейчас. Сорокин — парень аккуратный.

Вершинин взял из пачки Бережнова папироску и вышел. Через коридор, в двух соседних небольших комнатах, помещалась библиотека. Неторопливой походкой он добрался до новенькой двери и, заглянув в нее, ступил через порог.

На стуле стояла молодая женщина в сером халате. Протянув руки к полке, она переставляла книги, стоя к нему боком и не оглядываясь. Свежий матовый цвет щеки был ему хорошо знаком и по-прежнему приятен.

— Приводите в порядок? — негромко спросил он.

Ариша оглянулась, но на лице не пробежало улыбки, которой он ждал: глаза смотрели мимо него. Она склонила голову к полке и предостерегла незванно пришедшего гостя:

— Здесь курить нельзя.

В голосе ее не было прежней, волнующей музыки, какую он когда-то слушал, а только скупое и даже холодноватое предупреждение. Ариша словно указала черту, за которую он переступить уже не имеет права. Под ее руками послушно лежала стопка книг, а у ног — две связки только что полученных и еще не разобранных, положенных на разостланные газеты. В этом хранилище, отстроенном плотником Никодимом, был приметен порядок, говоривший не только о старании, но и любви ее к книгам: она теперь самостоятельно владела и распоряжалась ими… Увидев такую перемену, Вершинин невольно отступил назад.

— Я на одну минутку. — Он помедлил с уходом и смотрел с мольбою в ее глаза: — Ариш… мне хочется увидеться с тобой снова.

Она быстро прошла к столу и ответила вполголоса:

— Я раскаиваюсь и в том, что было.

— На вас так подействовал разговор с мужем?

— Нет. Он мне не говорил ничего.

— Значит, ничего и не скажет.

— Может быть.

В этом холодном «может быть» нельзя было не понять: его прогоняют. Вершинин попросил, чтобы она пришла хоть к Юльке:

— Сестра — одна, и ей скучно.

На это Ариша ответила:

— Если скучает, пусть придет ко мне.

Больше говорить стало не о чем.

«Побили», — подумал он про себя, уходя с горькой надсадкой в сердце.

Вернувшись в кабинет директора, лесовод сел рядом с Ванюшкой Сорокиным и, мельком пробежав глазами по лицу Горбатова, заметил острый, но пристальный взгляд, брошенный как-то мимо, через плечо Сорокина.

На парне новенькое просторное ватное пальтецо сидело неуклюже, сдвинутый на затылок шлем готов был свалиться за спину. Ванюшка не оглянулся, когда вошел Вершинин, и, слушая директора, о чем-то думал.

— Ну, так решай… окончательно… Ты, говорят, все собирался странствовать. Переключи-ка, брат, свою «лирику странствий» в учебу. Так будет лучше и для тебя и для дела. Через четыре месяца ты — тракторист. Гринька Дроздов уже был здесь — дал согласие. На пару с ним и начнете «пилить» науку. — Бережнов улыбнулся.

Жизнь Сорокина делала крутой поворот — от ковыльных степей к машине. Шум высокой травы, степное раздолье, о котором часто вспоминала Наталка, как о своем далеком детстве, надлежало ему поменять на металлический рокот. Звала сама жизнь, так почему же на этот зов не пойти комсомольцу?.. Что даст ему степь, незнакомая, чужая? Ничего. А тут — живое, бойкое дело: править рулем и вести за собой по ледяной колее с десяток комплектных саней с лесом. Тогда подивятся на него лесорубы, позавидуют, узнав, на что способен.

И он решительно поправил на затылке шлем:

— Еду!..

— Ну вот, — удовлетворенно вздохнул Бережнов, приподнимаясь. — Еще одна «проблемка» разрешена… что нам и требовалось…

А Вершинин думал об Арише: «Неужели конец… В самом начале? Не может быть, чтобы она так быстро, так решительно подавила в себе чувство… Под пеплом долго лежит жар… Огонь должен вспыхнуть снова… Пережитое имеет над человеком власть… Еще поговорю с ней… узнаю…»