Глухая рамень

После полден они вступили в просеку. Похожая на белое глубокое ущелье, она протянулась километров на девять прямиком… Задумчив и красив бор зимою!.. Какие-то грустные старинные напевы слышатся в его неугомонном вечном шуме. Горбатов заслушался невольно, очутившись в их сладком плену, и будто в полусне припоминалось ему что-то свое, родное, над чем он уже не властен… Или далекое непозабытое детство вернулось к нему опять, или первое свидание с Аришей, или продолжается сказка, которую, придумав сам, он рассказывает Кате, а она, сидя у него на коленях, глядит в глаза, светло и доверчиво улыбаясь…

Молчит его возница — почти столетний старик в буром чапане, подпоясанный кушаком. Его седые длинные усы прожелтели дотемна от махорочного дыма, а глаза почти совсем потерялись под лохматыми, кустистыми бровями, — и было не понять, как смотрит он через этот волосатый навес… Древний старик, он едет, наверно, из одной вечности в другую, чтобы взглянуть и подивиться на новый мир… Сутуля спину, он задремывал в дороге часто, но резвый жеребчик Звон все время не переставал чувствовать его вожжи, — недаром сказал Горбатову Якуб, когда провожал от конного двора: «Ты не гляди, что старичок будто дряхлый; среди возчиков — хоть по человеку перебери — не найдешь такого: в любую метель отыщет дорогу, не собьется. И быстро ездит, и коня сбережет…»

Старик, мельком глянув на межевой столб, наконец подал голос — хриплый, простуженный:

— Недалеко осталось, Лексей Иваныч, — молвил он. — За час на месте будем. В конце просеки этой делянка вырубленная, а за ней и Зюздино будет, а рядом — Красный Бор.

Рукою в самодельной варежке он отогнул воротник чапана и повернулся к Горбатову бородатым заиндевелым лицом:

— Сказывали мне: отсель зыряны недалеко, — мол, за двое суток добраться до них можно… Вот удивительный народ!.. В шубах, слышь, и зиму и лето ходят — что бабы, что мужики. А покойников своих будто бы в снег сидя закапывают… А комы — племя такое — в соседях у них проживают… Партийных, слышь, там совсем нет.

— Болтают много, ты не всякому слуху верь, — ответил на это Горбатов. — А партия, она, дед, по всей земле.

— Неужто по всей? — не поверил старик. — А ты ее, землю-то, всю прошел? Всю самолично видел?

— Нет, не всю.

— То-то вот и оно, что не всю, — сказал старик участливо, как бы снисходя к неведению молодого. — А еще толкуешь, что комов нет… Есть, тебе говорю… Не может того быть, чтобы комы не жили: всяких племен на белом свете много — и комы есть… В лесах они, только тамошние леса еще выше, от земли до неба. И до того густые, что зверю тесно… А как выйдет из тайги на полянку али к речке, тут его, конечно, больно просто достать — из ружья али каким другим манером… Вот эти комы зверем и промышляют, — все до мала охотники… То белка, то медведь, то рысь, то куница, а олень у них — заместо лошади… Лоси тоже попадаются, ну, их убивать нельзя — это зверь чистый, святой, вреда никому не делает…

И, докурив свою цигарку, старик продолжал:

— А Пронька Жиган убил лося, убил в те поры, когда еще в Зюздине жил… Бедовый парень, ловкач, силища в нем большая. И с норовом, занозистый, самовольник… Лося он убил по осени: голову с рогами топором оттяпнул, зарыл их в землю, а мясо продал… Как же, большие деньги огреб… Да сплошал малость. То был сверх плута на два фута, а тут опростоволосился: люди наткнулись на рога-то — из земли торчали малость, ну и нашли, дознались… Из партии его выгнали, потом судили… А после того он опять на берег выбрался: в Зюздине пожил, потом в Красном Бору лесорубом жил. Оттуда его за что-то турнули, не поладил с начальником… Ну, и пришлось ему на другое место сматываться: в позапрошлом году во Вьяс к вам пожаловал… Его ты должон хорошо знать… Сучковатый он, с норовом. — И, показав вперед кнутовищем, прибавил: — А вон, гляди, и Зюздино.

К самой лесной стене приткнулось унылое сельцо — десятка два приземистых, снегом задутых изб, а вблизи от них, в прореженном сосновом лесу, новый поселок Красный Бор, где находилась и лесопилка…

В этот глухой, непролазный угол пришли планировщики и строители в двадцать пятом году. Древние леса расступились перед ними, и на свежих, необжитых просторах, рядом с раскольничьим сельцом, возник новый рабочий поселок с населением в восемьсот душ… Он имел свою неписаную историю борьбы с непокорством людей старой веры, но постепенно побеждал, разрастался — и уже помечен теперь на новых картах. Возникшее здесь лесное хозяйство в прошлом году вошло в состав Раменского леспромхоза…