Глухая рамень

— Нельзя ей покинуть свою избушку. — Усадив дочку на колени, он продолжал рассказ. — Если она уйдет, то избушку ее займет другая белочка и орешки перетаскает… А орешков-то она запасла себе на всю зиму… И в дупле у ней разных сортов орешки! — Он вынул из портфеля пакет с орехами и пряниками и отдал Кате: — Вот тебе подарок от нее — на именины… Когда я с ней разговаривал, она в дупле сидела; сама в дупле сидит, а носик — желтый, остренький — выглядывает наружу… Хорошо у ней там, интересно…

— Давай к ней съездим? — встрепенулась Катя. — Я не озябну… у меня шапка новая, беленькая, в ней тепло… Поедем завтра?

— Да надо бы, только туда очень далеко… Летом лучше… Мы с ней так и уговорились: летом поедешь к ней в гости…

Маленькими щипцами он раздавливал орехи, а Катя ела, потом занялась опять еловыми шишками: собрала в подол платьица, понесла куда-то в свой уголок — и остановилась, о чем-то раздумывая. Вдруг шишки рассыпались по полу. За одной, укатившейся под Наталкину кровать, бросился из печурки котенок — серый, пестрый, с высоко поднятым хвостом. Поймав одну лапами, он свернулся мягким комочком и перевалился с боку на бок. Отец и дочь принялись собирать шишки, пригнувшись к полу.

Несмотря на приезд мужа, Ариша была рассеянной и задумчивой, но не сразу заметил это Алексей. Он подошел к ней, ласково погладил ее плечо:

— А ты… соскучилась?

— Почему, ну, почему так долго? — Вместо ответа она спрашивала сама, чтобы не выдать своего замешательства…

Но разве она не ждала Алексея с нетерпением? Разве без него ей не казались вечера и ночи бесконечными?.. И вовсе не ее вина, что он часто и подолгу бывает в разъездах!.. То, что случилось ночью в сенях, без него, никогда больше не повторится… Оно пройдет, забудется само собой… Но, прислушиваясь к себе, она с некоторым удивлением и беспокойством обнаружила, что к прежнему чувству ее к мужу примешалось нечто другое, цепкое, постороннее. Попытка изгнать его оказывалась тщетной: оно только забилось куда-то глубже, сжалось в комок и вовсе не собиралось покидать места, случайно найденного.

— Пришлось задержаться, — говорил между тем Алексей, — ставили раму, движок пробовали… Пилы жарят вовсю!.. Теперь на лесопилку можно подольше не ездить. Дело налажено. — Он не замечал и тут, что Ариша, слушая его, не слышит и через все его слова проносит свою, спрятанную от него думу. — Что-то Сотин привез из Ольховки? Он, наверно, приехал?

— Да. Ванюшка Сорокин сказывал… Заведующий там — Староверов — оказался вором. — Это было с ее стороны уловкой перекинуть разговор на более отдаленное, чем то, о чем они заговорили вначале.

Известие ошарашило Алексея, он был поражен.

— Вором?! Как то есть? Что за чертовщина! Надо сходить. — Он торопливо оделся и вышел, не сказав ей, когда вернется.

— Недолго там, я баню буду топить! — крикнула ему Ариша.

А оставшись одна, с досадой — не то на мужа, не то на себя — подумала: «Ушел. Не успел приехать, ушел опять… Ну, живет ли кто-нибудь, как я?.. Ведь это мученье».

Пожалуй, она не сознавала или не хотела понять, что лжет себе: ведь ее нисколько не огорчает уход Алексея — наоборот, сейчас ей хотелось остаться наедине с собой, потому и сказала о Староверове. Стараясь додумать что-то до конца, принять какое-то решение, от которого будет, как ей казалось, зависеть многое, она растерянно глядела перед собой, стоя посреди избы встревоженная, беспомощная, будучи не в силах овладеть своими мыслями. С немым взглядом, обращенным в себя, она в эту минуту чем-то напоминала Катю, неожиданно рассорившую по полу еловые шишки…

Катя никак не хотела остаться дома и пошла тоже.

— Вымоем папку, он у нас и будет чистенький, — рассуждала она, идя мелкими шажками позади матери по узенькой тропке, закутанная в меховую шубку и малахайчик.

Ариша принесла в баню вязанку дров, наносила воды, потом затопила печку. Сырые дрова принимались плохо, гасли, и стоило большого труда разжечь их. Сложенная по-черному, печь ужасно дымила. Точно в неволе, сидела Ариша в предбаннике на лавке и ни о чем не думала больше. Дым медленно выползал из открытой двери — желто-синий, густой, неприятно пахучий, от него кружилась голова — и Ариша почувствовала слабость, вышла из бани, села у плетня огорода на столик, сколоченный Ванюшкой по осени.

Отсюда через плетень виднелась баня — старенькое, закопченное строеньице, показавшееся безнадежно убогим, — с ним она сравнила свою безотрадную жизнь.

От бани кричала Катя:

— Мам… а воры тоже буржуи?.. Они плохие?..

— Да, — ответила она нехотя.

— С ними чего делают?

— Судят.

— А потом? — Дочь одолевала расспросами, на которые и отвечать было не просто.

— Ну, перестань… Тебе не надо это… Ступай домой…

С лесного склада Наталка вернулась перед сумерками, собралась было пообедать, но, заметив в углу на гвоздике чапан, сообразила, что Горбатов приехал и что Ариша для него топит баню. Сунула за пазуху кусок хлеба и ушла помогать ей. Вымыла лавки и пол, еще принесла воды, настелила свежей соломы в предбаннике, потом побежала за Ванюшкой.