Глухая рамень

— Спички выдают, — просунулась к нему Параня. — Слышь, народу много, а спичек в ларьке мало. Слышь, так и хватают, так и хватают… Взять, что ли?

— Ну и взяла бы.

— Сколько брать-то, не знаю.

Она отрывала его от дела, и он торопился прогнать ее:

— Ну, пачку, две. — Старуха не уходила. — Еще что?

— А керосинцу взять?

— Тебе виднее. Ну, все что ли?..

— Все, родимый.

— Ступай.

В дверях она задержалась, почтительно уступая дорогу Горбатову, и косила глаза на свою корзинку, проверяя, не видать ли там спрятанных спичек.

Осторожно шагая скользкой тропой, она облегченно вздыхала: «Господи, владыко живота моего… кажись, дело уладилось. Верстушку — туда и обратно — отмахала недаром».

В проулке встретился ей Ефрем Герасимович Сотин с маленьким тесовым гробиком под мышкой. Шел он медленным шагом — постаревший, бледный, рябой, с темной родинкой над левой бровью. Параня пустилась в расспросы, желая выказать свое участие:

— Али, родимый, помер сынок-то?

— Вот видишь, — указал он на пустой гробик глазами.

— Когда?

— Позавчера ночью. Только я прибежал с собранья, застал еще живого, а ночью… погас он.

— Умненький был паренек. Жаль-то как, господи. Когда хоронить-то будете?

— Завтра.

— Я приду, посижу у вас, пока вы там, на кладбище-то.

— Спасибо, как-нибудь обойдемся, — сказал он.

Параня поняла, по какой причине отклоняют ее предложение, увела глаза в сторону, замолчала. Потом потрогала крышку гроба пальцами:

— Плотники делали?

— Никодим.

— Да, — вздохнула она, сокрушенно покачав головой, — кажинному человеку конец уготован — и старому, и малому, всякому в свое время… Супруга-то, чай, убивается?

Сотин пошел, не ответив на это ни слова. Походка его, обычно легкая, размашистая, была сегодня тяжелой, неуверенной, словно он устал невыносимо.

Параня повернула к лесному складу, чтобы по дороге домой набрать щепы. На складе — и там, и тут — рабочие тесали бревна, шпалы; бабы и девки ошкуривали баланс, грузчики таскали в вагоны тюльку; на высоких козлах качались пильщики, мерно взмахивая руками; плотники клали последние венцы на новом бараке.

От полустанка Вьяс отходил поезд, груженный лесом. Прислушиваясь к гомону рабочих будней лесного склада, Параня думала о том, как много здесь разного люда кормится, пайки получают и, кроме всего прочего, добывают денежки чистоганом… Неплохо бы и ей приткнуться куда-нибудь. Разве не сумела бы она, как вон Наталка, ошкуривать бревна, или как Палашка — собирать в делянке сучки. Когда-то Параня была на этом деле.

«Нет уж, — решила она напоследок, — об этом и думать нечего — стара… А вот кабы Петр Николаич похлопотал, мне бы дали паек, как вроде члену семейства… Да вот поди ты: „незаконно… не стану хлопотать“… Ученый, а проку мало».

Захватив охапку щепы, тихонько поплелась со склада к дороге и вдруг увидала рядом мальчишек… Их было семеро, один на другого похожи: чумазые, курносые, покрасневшие от мороза, они сидели верхом на досках и, не замечая Парани, горланили:

— Краня-Параня! Краня-Параня! — И каждый изо всех сил старался перещеголять остальных, при этом, как в барабан, били кулаками в доски. Паране стало страшно, помутнело в глазах, остановилось сердце, — будто они били в крышку ее гроба… Лишь после того, как перекрестилась, вернулся к ней разум и стала опять на место захолонувшая душа.

Уже прояснившимися глазами она смотрела на них и, толкаемая нестерпимой злобой, готова была рвануться к этим «галманам», первому заводиле вцепиться в волосы, швырнув с него в сторону шапку, сшитую не так давно ее же руками, и крикнуть:

— Ага, бесстыжие, попались!..

Холодная дрожь пробирала ее до костей, тряслись застылые руки, — но что она сделает с чужими детьми?.. Их — не один тут, а семеро!.. Ни битья они, ни бури господней не убоятся, а тем паче безбольной ругани…

Раньше не слыхивала она такого нешутейного баловства, — значит, имя ее стало забавой мальчишек недавно. Раз началось, остановить уже трудно… Скрепя сердце, ни слова не промолвив, Параня прошла мимо, — жить надо умеючи…

Глава XI Забушевала стихия

Кузнец Полтанов просил Вершинина повысить расценки на поковки, резонно доказывая, что работы стало вдвое больше, а расценки остались без изменения.

— В кузнице тесно, — полозья для таврических ходов приходится резать из полосного железа на улице… Измотались. Подков готовых нет. Каждую подкову делаем сами, а лошадей стало более сотни… Ну, мы не против, лишь бы побольше платили… А уж ежели не нужны мы здесь, то уйдем. Без работы не останемся: в кузнецах нужда повсеместная.

Вершинин подсчитывал, — выходило так: для леспромхоза гораздо выгоднее накинуть на старые расценки еще немного — общая сумма получается не ахти значительная, зато в кузнице дело пойдет полным ходом и транспорт будет обеспечен полностью всеми видами кузнечных работ. Он обещал им рассмотреть заявление и поддержать их просьбу.

— О чем они? — спросил подошедший к столу Горбатов.

Лесовод начал рассказывать, не замечая некоторого замешательства на лицах кузнецов. Горбатов слушал, постукивая пальцами по столу, потом посмотрел прямо в глаза Полтанову: