Глухая рамень

Вершинин, немного подумав, продал ему ружье, продал почти за бесценок, и когда Жиган отдавал деньги, — даже неудобно было брать такую мелочь.

— Ну вот и спасибо, — уходя, благодарил Пронька. И выпрыгнул из избы.

Мимо окон мелькнула его белая заячья шапка.

Глава II Катя в опасности

По зимам бывают нередко дни, когда не спасают от стужи ни мохнатый тулуп, ни глубокие санки, набитые сеном; когда солнце, само замерзая, искрится в глубокой синеве блестками снега. В такое холодное утро Бережнов и Горбатов уезжали в Ольховку, где достраивали новый большой ставеж. Под окнами конторы уже стоял молодой жеребчик Тибет, впряженный в легкие глубокие санки, пялил взнузданный рот, нетерпеливо бил в снег копытом.

— Ишь, у стервеца дрожат бока-то, — молвил Бережнов, залезая в сани и покрякивая от стужи. Тибет рванул с места, помчал машистой рысью, забрасывая седоков комьями снега из-под копыт.

— Ты не легко ли оделся? — спросил Авдей. — Продрогнешь.

— Ничего… Чапан теплый, — ответил Горбатов.

Вершинин, к которому был приставлен надежный человек, на эти дни остался замом директора.

Нынче на работу он вышел раньше обычного, еще дома заглянув в блокнот: погрузить семь платформ английской шпалы, двести кубометров дров и отправить на электростанцию; закончить в щитковом доме и в новых, только что достроенных бараках печи; сложить печь на знойке, где живут Филипп и Кузьма; разделать еловую дачу, а баланс отправить на бумажную фабрику.

Двумя длинными улицами, изгибаясь, тянулся к лесу поселок Вьяс. В двух километрах от него, через дорогу, виднелась деревня Вариха. В лесу загудел паровоз, белый дым вырывался вверх и, застывая, повисал над деревьями. На линии рабочие грузили английскую шпалу, бревна и тес. Вершинин подошел. Бригада работала дружно, курили редко, укладка была нормальная… Он молча прошел мимо.

Кругом громоздились бунты бревен, столбов, балок, козлы с пиловочником, груды свежей щепы и опилок. По лежневой тянулись подводы, груженные строевым лесом. Гудя по рельсам, подкатил резервный с пустыми платформами.

Поодаль от дороги, где стояла конторка склада, затерявшаяся в лесном заторе, работали ошкуровщицы и громко над чем-то смеялись. Полная, краснощекая от мороза Наталка стояла к нему лицом, заправляя выбившиеся из-под платка русые волосы; завидев лесовода, она толкнула смеявшуюся соседку в загорбок, та сразу оборвала смех, но, не сдержавшись, опять прыснула. Сама Наталка крепилась, но смехом были полны ее глаза, лукаво блестевшие.

«Уж не поделилась ли чем Ариша с Наталкой? — подумал он опасливо. — Если да, то скверно. Что это — хвальба?.. Надо будет узнать».

Между тем Наталка ухватила скобель, нажала руками и продрала желтую дорожку почти в половину длины всей тюльки. Потом еще и еще, — сосновая кора только хрустела под ее скобелем, длинными лентами падая под ноги.

К щитковому дому везли на подводах кирпич. Вершинин перенял его на дороге, и через несколько минут кирпич шел по местам: три подводы к столовой, четыре разгрузили у щиткового дома, остальные он послал на знойки. Кроме Филипповой, таких зноек было четыре. К приезду директора у Вершинина все будет готово, — он тоже, как и Сотин, не ударит в грязь лицом.

Однако нужно было позвонить дежурному. Проходя мимо конного двора, он услышал ржанье лошади, кажется Орленка. Ворота были отворены настежь, внутренность двора виднелась черным квадратом, в котором стояли двое. Лесовод подошел. Это были коневозчики, они стояли в воротах, с любопытством посторонних наблюдая за происходившим внутри двора. Он спросил: тут ли Якуб?..

— Вон там он, с Орленком возится, — ответили ему. — Глядим, кто кого перехитрит… Опасно все-таки с ним, плохая у Якуба работенка.

Орленок — жеребец-пятилеток, он дик, зол и норовист, он имеет немало талантов, которые сделали его известным: развязывает зубами любой узел, отпирает задвижку у ворот, вынимает из скобы шкворень; он уходит со двора, когда вздумается. От него сторонятся возчики, а женщины, завидев его, разбегаются с визгом. Он крупномер и сбивает с ног своих соплеменников, если кто-нибудь из них осмеливается вступать с ним в драку. Сейчас он ушел от своего стойла, отворил кладовушку, пристроенную в углу двора (там хранится дневная норма овса для обоза), разыскал овес и пожирает. К нему пройти почти невозможно: проход тут узок, и Орленок, кованный на все четыре, намеренно стал к воротам задом. У Вершинина сжалось сердце от ужаса и изумления: Якуб, наружно спокойный, лез к лошадиной морде, лез уже между пряслом и Орленком. Уговаривающий голос его был ласковым и в то же время строгим.

Ждали беды: если бы Орленок вздумал прижаться к забору — Якуб был бы раздавлен. Ждал беды и сам Якуб, и все-таки лез: больше некому было выполнить эту опасную обязанность — поймать дикую лошадь и избавить людей от беды…

Орленок осадил назад и, поджав хвост, оборачивался, — морда была уже взнуздана. Вдоль стойл, по проходу, его вел Якуб — низенький и тщедушный мужичонка.