Глухарь

Били всех — больших и маленьких, глупых и умных, больных и здоровых, активистов, и приблатненных. Били всех. Но хитрых, злопамятных и решительных били гораздо реже. Реже и осторожнее. Запомни, тех, кто может отомстить, всегда опасаются.

Так ВТО, лично меня никогда не трогали в кабинете капитана Григорьева. Меня провоцировали на драки, разумеется, что драки были не равными. В каком-нибудь глухом углу промзоны набрасывались трое-четверо… Но это не было избиением. Я имел возможность ответить, а значит, не мстил. Драка, она и есть драка. Какая разница, сколько в ней человек участвует.

Поэтому, безошибочная в таких случаях, интуиция подсказывала моим ненавистникам, что в кабинете начальника лучше меня не трогать. Могут быть непредсказуемые последствия. Понимали, исходили ядом, но…

Бурят, о котором я уже начал говорить, числился секретарем отряда. Странным, но очень сильным желанием был одержим несчастный Бурят. Он мечтал завладеть моей лавочкой под Яблоней.

Однажды вечером, возвращаясь после второй школьной смены, я обнаружил этого урода сидящим на предмете его вожделения — на той самой лавочке. Пойми, дело ведь не в том, что он сидел на ней. Дело было в том, что именно он сидел.

Черт! Кажется — пустяк. Нет, ему очень нужен был конфликт, больше ничего, только провокация. Он прекрасно понимал, что не на лавочку он уселся, а на мою спину. И не просто уселся, а истоптал ее сапожищами и улыбался, если такое выражение лица можно назвать улыбкой.

Отвечаю, эту вечернюю посиделку они всем козьим коллективом разрабатывали, а потом с легавыми инструкторами детали сверяли. Никто даже не сомневался в том, что отношения с ним я начну выяснять немедленно… И, разумеется, заеду в зубы, потому что непременно вякнет какую-то оперативно изготовленную фразочку, заученную и отрепетированную на сходняках их тайных. А я заеду… И мне снова придется отлеживаться и хромать.

Все это было настолько очевидным, настолько скучным, что я решил поступить иначе. Просто угомонить их. Раз и навсегда.

Не обращая внимания на Бурята, я прошел в барак, взял в сушилке лом, которым зимой отбивали наледь на крыльце, вернулся, вежливо попросил козла подняться «на секундочку»…

Бурят испуганно вскочил — лом все же.

И тогда я разнес лавочку в мелкие щепки. И разбивая ее, я готов был ответить на все, даже самые паскудные вопросы, которые несомненно должны были посыпаться вслед за крушением.

Не лавочка разбилась, а сердце.

Действительно, не успел я отбросить железяку, как услышал за спиной ехидный голосочек: «Что, Фашист, блатовать надоело? Решил не выделяться. Может, косячок нацепишь? Давай! Нам такие нужны».

Мне показалось, что прошло сто лет с начала этой речи до ее конца. Внутри я уже похоронил оратора, и он уже воскрес, состарился и кончился собственной смертью.

Обернулся. На кафельном крыльце топтались с десяток козлов.

Вечер был, братуха, вечер детства…

Весь отряд находился перед отбоем в курилке и внимательно наблюдал за происходящим. И поскольку это козье шоу устраивалось именно с расчетом на аншлаг, на падких до подобных зрелищ обывателей, готовых засвидетельствовать все дальнейшее, то и я ответил для публики.

«Ты же знаешь, я не блатую. Просто, после этого пидора, сидеть здесь вподляк».

Слово было произнесено.

Произнес его я таким тоном, будто сообщил давно всем известный факт. А между тем обвинение было самым серьезным.

«Пидор».

У Бурята остекленели глаза. Он готов был кинуться, но его удержали.

Мы собираемся отправиться на разборы за барак, и кто-то срывается докладывать в кабинет о том, что происходит непредвиденное!

Там конечно же всполошились от пугающих неожиданностей, и не успели мы свернуть за угол, как набежавшие легавые уже разводили своих выкормышей под руки. А сразу после отбоя Линза позвал меня к себе в логово, где кроме него сидел ухмыляющийся начальник Григорьев, возле которого стоял ерзающий и подрагивающий Бурят.

В самом деле, ситуация казалась им непростой. Каким бы красным ни был режим в зоне, тюремные понятия никуда не исчезали и масти никто не отменял. Будь Бурят хоть о ста рогах козел, он и занимал свое козье место. И при случае, а такие случаи сплошь и рядом происходят в межобластной больнице или во взрослой колонии, куда некоторые все же попадают, с козла и спросится. Но пидор есть пидор. Мусора, живущие по тем же самым тюремным понятиям, только как мусора, отлично понимали, что петух не то, что не может быть отрядным секретарем…Петухов и в кабинет-то сами легавые не впускают! И от меня потребовали ответа за базар. Я тебе говорю, даже речи не шло о том, чтобы замять эту ситуацию. За годы проведенные мной в зоне, все привыкли к тому, что я ничего не говорю без основания и мусора конкретно желали знать подробные основания моей реплики.