Глыбухинский леший

— Тут, дядя Яков, такое дело, — опасливо поглядывая на рвущихся с цепи собак, деловито пояснил механик. — У приятеля… вернее сказать, у нашего с пилотом начальника, нынче как раз день рождения. Вечером отмечает. Нас пригласил. А с пустыми руками являться, чай, знаешь, неловко. И преподнести ему, вроде как, подходящего нет ничего. Самое милое дело — ее! Не какую-нибудь там частиковую мелочь, а эту… как тут говорят? Голочку-малосолочку. Этак, килограмма на три-четыре. Смекаешь, какое дело? Да ты не кривись и не беспокойся.

С трудом дотянувшись до высокого плеча Якова, механик легонько похлопал ладошкой по замызганной телогрейке хозяина:

— Чай, не за так. Нашу фирму ты знаешь. За нами не пропадет.

Он мельком оглядел хорошо знакомую ему пустую железную бочку, валявшуюся неподалеку в траве.

— Горючее у тебя еще есть?

— Горючее мне пока ни к чему, — угрюмо заметил Яков.

— Похоже, при нашей помощи накопил? С прошлых разов осталось? А все же, я полагаю, сотня литров не помешает. Сейчас солью.

— Говорю, ни к чему! — отмахнулся Яков.

— Ну, если не хочешь горючего, обождем до другого раза. Заменим его другим. Есть, к примеру, новые сапоги…

— Унты? — не удержался мужик.

— Хм… еще лето, а ты уж сразу — унты! Пока резиновые, охотницкие. Аж по самый пупок! Резина — первого класса, экстра. А если дашь не одну малосолку, то к сапогам еще новая куртка. Не ватник, а эно какая. В ней хоть в столицу, хоть к девке на свадьбу: на поролоне. Так что, друг, не скупись. Сейчас с тобой выпьем… одну минутку.

Не слушая протестов Якова, механик трусцой побежал к машине.

— Вот кулачина! — сказал он пилоту, доставая из салона машины видавший виды обшарпанный чемодан и обвязанный бечевкой узел с вещами. — Нагреб тут себе всего под завязку, а все дорожится! И дом у черта прямо-таки кулацкий. И вон, взгляни ты, корова да лошадь, хотя считается рыбаком. Откуда столько нахапал?

— Не сам нахапал, а такие, как мы, помогли нажиться, — сердито уточнил пилот, недовольно следя за тем, как суетливо возится механик с взятыми на обмен вещами. — Все знают, каков он, этот глыбухинский рыбачок, и тем не менее продолжают пользоваться его воровским товаром. Так же и мы…

— Ну, мы ерунда! — не согласился механик. — Подумаешь, рыба! Какое от нас богатство? Дали комбинезон, или, там, сапоги… А ты взгляни, какое у мужика хозяйство! Просто старательный. Гоношится тут день и ночь.

— Гоношиться можно по-разному. Этот выкачивает из реки да из разных любителей «рыбки» все, что возможно. От этого и богатство.

— Да еще эти чертовы псы, — продолжал говорить механик. — Ну, чистый кулак! Может, конечно, и верно, что наших рук дело. Только не мы одни…

— А разве я говорю, что одни? А из разных там экспедиций? Хотя бы, возьми, туристы? Сами таких, говорю, растим, — раздраженно сказал пилот. — Не летай мы к нему, не одаривай так вот — небось не разжирел бы как боров. Нынче, к примеру, целый день на него потеряем. Чертову рыбу, ей-богу, совестно везти в машине.

— Это уж зря? — обиделся на пилота Серков. — Не мы, так другие. Теперь уж о совести думать поздно. Не мы начинали, не нам и кончать. Зато Николай Игнатьевич отменную семужку в день своего рождения получит. Лучшего подарка и не придумать.

— А рыбнадзор здесь, похоже, и не бывает, — думая о своем, проворчал пилот. — Ему небось едва свой участок там, — он кивнул голову в сторону города, — кое-как уберечь. А уж тут…

Безнадежно махнув рукой, пилот отошел от машины, ближе к реке, где мелькала среди кустов белая рубаха Виктора, а Серков, подхватив чемодан и узел, прежней трусцой побежал к долбановскому подворью.

Неожиданный отказ мужика не только идти на обмен, как это не раз бывало, но даже и разговаривать об этом, удивил и рассердил Серкова.

— Ты это зря, дядя Яков, — улещал он Долбанова, все еще надеясь добиться своего и поэтому старательно прикидываясь беззаботным, легкомысленным весельчаком. — Нас с Андреем не бойся, мы люди свои. То, что Андрей не захотел с тобой поручкаться, — механик глянул гуда, где пилот с отчужденным видом, явно демонстративно насвистывал какой-то однообразный мотивчик, — так это оттого, что он, и верно, озлился. Но только не на тебя: лететь ему в воскресенье сюда не хотелось, вот в чем причина. Жениться парень задумал. Тут бы к невесте, а вышло — сюда. Соображаешь?

Но Яков с непонятным упрямством отказывался на этот раз и от «столичной»», и от сапог «с голенищами до пупка», и от всего, что напористый механик обещал ему «в следующие разы». Бросая из-под заплывших век настороженные взгляды в сторону незнакомого Серкову парня, ловившего рыбу у бережка, а теперь с любопытством следившего за их разговором, Долбанов твердил одно:

— Нет и нет… Ни о чем и знать не хочу. Какая такая красная рыба? Нет ее. На нее запрет. А ту, которая разрешена, иди да сам и лови.