Глыбухинский леший

— Похоже, что спит, — сказала она с печальной, мягкой улыбкой. — Спит девочка, милый ребенок. Как попадет куда к добрым людям, как чуть пригреется, так и заснет. Сколько раз у меня спала…

Она бережно укрыла Нюру своим пуховым платком, шагнула к столу:

— Надеюсь, теперь мы домой ее не отпустим?

— Потише, Елена Степановна, я прошу. А то мы разбудим…

Капустина резко сдавливала и скрепляла шпильками пышный, расползающийся пучок темных волос, виновато оглядываясь назад, на диван, где лежала Нюра, и уже спокойнее продолжала:

— Я их вижу отлично, этих людей. Не мытьем, так катаньем, но святоша хочет добиться своего! Плохо девочке дома. И по-моему, надо просто взять ее у них. От имени школы подать на них в суд и девочку взять. При этом заставить и отвечать за нее, ответить за издевательства и обиды. Во имя счастья наших детей — простить такое им невозможно! Таких мы обязаны привлекать к ответственности… да-да! Что касается Нюры, то пусть она пока у меня поживет. Я справлюсь, не беспокойтесь.

Нюра лежала на диване, попеременно прижмуривая и открывая глаза. Счастливая истома еще обволакивала ее, как теплая тягучая влага. От платка тети Лены сладко пахло духами. Тонкие шерстинки щекотали шею и подбородок. Едва заметно она двигала головой, терлась ушами о худенькие плечи. Потом улыбнулась и поднялась на локтях. Она услышала, как директор тихо сказал:

— Ясно одно: жить ей вместе с ними больше нельзя. Я с вами согласен, Елена Степановна, полностью, да. Славная вы, ей-богу! А вы тут при чем?

Сердце Нюры дрогнуло. Она услышала нерешительный, хриплый ответ отца:

— А я насчет дочки…

— Что именно насчет дочки? — сердито спросил директор.

— Да вот… извиняюсь… мне сказали, что вроде сюда пошла.

— Ну, а если сюда? То и что?

Отец промолчал. Он стоял у двери, опустив лохматую голову, мял кепку в больших ладонях и виновато переминался с ноги на ногу. А от стола, залитого мягким светом, на него внимательно и отчужденно глядели строгие, готовые к отпору люди. Он это понял и с торопливой готовностью согласился:

— Я, извиняюсь, пришел совсем не за тем…

— Ну, как вам только не стыдно, Промотов? Спились, опустились. Ни в чем неповинного, измученного ребенка…

— Да все она, — угрюмо буркнул отец. — Эта самая, извиняюсь, чертова баба Симка!

— А вы уж, значит, и ни при чем?

— Оно, конечно, и я. Да только теперь я ту Симку выгнал к чертовой…

— Ну, ну! — недовольно сказал директор, и отец запнулся.

— Что говорить, затюкала она Нюрку! — вскрикнул он приглушенно. — А дочка моя вся в мать: вовек безответная, что ни делай. Как гляну я, так и мнится, что будто Таня живая.

Он неожиданно всхлипнул, и Нюра в страхе привстала: неужто заплакал?

Директор сказал:

— Ну, ну! — и строго добавил: — Вот что, Промотов, идите-ка вы домой. Подумайте там на досуге и о себе, и о Нюре. А мы тут обсудим без вас. Да уж, пока без вас! — добавил он, заметив испуганное движение отца. — Пусть здесь Нюра пока поспит, а то дома-то ей негде.

Отец тяжело вздохнул:

— Идти?

— Идите.

— Но вы уж, пожалуйста…

Он не досказал, что означает это «пожалуйста», уныло вздохнул еще раз, потоптался возле дверей и вышел.

Когда дверь за ним бесшумно закрылась, Нюра сбросила с себя пуховый платок тети Лены и встала. У стола кто-то обеспокоенно произнес:

— А?..

— Это я! — счастливо сказала Нюра. — Я уже не сплю. Я слушаю.

Она подошла к столу, улыбнулась всем широкой и еще сонной улыбкой. Потом подумала, подвинулась к тете Капустиной и крепко прижалась к ее мягким, теплым коленям.