Глыбухинский леший

Дверь им открыла большеносая мама Сима. Она подала нежданным гостям тускло поблескивающие лаком стулья и улыбнулась. Но тетя Лена и Надя будто и не заметили эти стулья. Они внимательно оглядели комнату и молча подошли к столу.

— Скажите, гражданин Промотов, — спросила тетя Лена внушительно и спокойно. — Что с вашей девочкой?

Мама Сима торопливо вставила:

— С ней ничего. Она кушает плохо… плохо с чего-то спит. А так — ничего!

Ее мясистое лицо порозовело и расплывалось в улыбке. Но черные маленькие глаза смотрели настороженно, — девочка не любила их, эти острые как булавки, неласковые глаза.

Тетя Лена подождала, когда мама Сима скажет все, и так, словно мамой Симой ничего еще не было сказано, снова строго спросила у Нюриного отца:

— Скажите, что с вашей девочкой?

Мрачный, опухший Промотов глядел перед собой молча. Он был в этот вечер трезв, но после вчерашней попойки болела голова, пересыхало в горле. Ему, сдружившемуся на продовольственной базе с дурными людьми и теперь почти не выходящему из похмелья, было уже все равно, как живет его дочь, во что одевается и что ест. Не глядя на гостей, он угрюмо спросил:

— А в чем тут дело?

— Не вы нас, а мы вас об этом спросить хотели! — Лицо Капустиной порозовело от возмущения. — Девочка опаздывает, а иногда и совсем не приходит в школу. Плохо готовит уроки. На ней грязные, нечиненые платья. В чем тут действительно дело?

Мама Сима вплотную придвинулась к столу.

— Нюра такая неаккуратная! А ведь как я стараюсь, как стараюсь!

Она огорченно поджала толстые губы, вздохнула. Сытое, розовое лицо ее стало елейно-постным.

— Я разговариваю не с вами, а с отцом Нюры Промотовой, — заметила Капустина вскользь, но так отчужденно, что мама Сима вздрогнула, словно ее ударили.

— Но я ей все-таки теперь мама…

— Вы ей чужой человек. Во всех отношениях, насколько я знаю. И о вас еще будет у нас разговор особый. По духу, по поведению, по всему — вы ей не мать! — Последнее слово тетя Капустина произнесла с каким-то горьким ожесточением. — И мы сегодня пришли говорить не с вами.

Она опять повернулась к отцу:

— Вы посмотрите на вашу единственную дочь! — Теплой, сильной рукой тетя Лена притянула Нюру к себе. — Что с ней творится?

Надя Ефимова звонким от переполнявшего ее негодования голоском вскрикнула:

— Она исхудала и перестала играть! Она давно не смеется! Вы понимаете? Не смеется!

Мама Сима с ненавистью поглядела на худенькую, вздрагивающую от волнения Надю. Но ее щекастое лицо при этом по-прежнему любезно и примирительно улыбалось. Глубоко вздохнув, мама Сима сказала:

— Бедная девочка, она такая скрытная! Другая бы поделилась. А эта всегда молчит. В родном дому никого не любит! — И хотела погладить Нюру по голове.

Но та испуганно отшатнулась.

Промотов вдруг угрожающе крикнул:

— Не тронь!

Потом повторил угрюмо:

— Не тронь! Тоже мне, в самом деле, мама нашлась! Знаю я, какая ты Нюрке мама!

И в комнате все на минуту притихли. Потом тетя Лена прежним тоном спросила:

— А чем вы девочку кормите?

Она посмотрела на маму Симу выжидающе, строго. И та смутилась.

— Да так… что мы, то и она.

— Ну, что вы сегодня приготовили ей на ужин?

— Сегодня? Ну, эту… картошку, хлеб, чай. Но она не ест.

— Покажите.

Мама Сима растерянно оглянулась на мужа. Он, казалось, опять успел погрузиться в привычное состояние тяжкого, томительного похмелья, сидел у стола безучастно, опустив лицо и молча разглядывал узловатые положенные на стол тяжелые ладони. Однако заметив трусливое движение жены, угрюмо и строго буркнул:

— Ну, покажи.

И мама Сима засуетилась. Она принесла тарелку. В ней лежали сухие картофелины и такой же кусочек черного хлеба. Капустина брезгливо отодвинула тарелку прочь, сухо спросила:

— А где Нюра спит?

— В комнатке у нас тесно, сами видите, — стала оправдываться не на шутку струхнувшая мама Сима, — кроватка не умещалась, и я ее отдала знакомым… на время. А тут вот, на сундуке за дверцей, спать ей удобно.

Капустина возмущенно дернула высоким, крутым плечом:

— Вы зайдите ко мне. У меня девочка Таня тоже не моя…

Она вдруг примолкла, сообразив, что сказала при Нюре лишнее, но тут же твердо, громко закончила, обращаясь к Симе:

— Первой вам говорю об этом. У нас и Таня не знает, и знать не будет… но вам я все же скажу: да, Танечка не моя. Она от первого брака мужа. Но разве это что-нибудь меняет.

Красивое, чистое лицо Капустиной покрылось красными пятнами. Было видно, что ей трудно сдерживать гневную материнскую горечь, и Нюра, потрясенная тем, что она вдруг узнала о своей подруге Танечке, все время ждала, что тетя Капустина либо сильно заплачет, либо сердито скажет что-нибудь еще более секретное о Тане и о себе. Но гостья сдержалась. Проведя по лицу ладонью, будто смахнув паутину, она строго сказала:

— Покажите Нюрины платья. Где они висят? Сколько их у нее? А кстати, дайте взглянуть и на обувь.