Время в заключении почему-то текло быстрее, чем по ту сторону решетки. Охраняя Хоу, Кейр чувствовал себя униженным, сосланным с глаз долой на самую бесполезную работу. В заключении же юноша приобрел в своих глазах своеобразный ореол борца за справедливость, и сознание собственной правоты его приободряло. Вдобавок Сайлас, пару раз приходивший к ним в маркусову смену, подкинул узникам карты, так что время проходило куда веселее.
И все же, проигрывая Натаниэлю одну партию за другой (хотя победа никогда не доставалась его сопернику легко), Эремон частенько вспоминал чужие насмешки в свой адрес – еще когда он носил славный титул наследника своей матери – и понимал, что, в сущности, насмешки эти оказались справедливы. Его жизнь пока что была на удивление никчемной: он здорово опозорил свой род и баннорн неумением как следует стрелять из лука; он потерял свой титул и владения, смешно сказать, по ошибке; наконец, он уже успел оказаться в немилости у эрла Амарантайна и угодить в тюрьму. Кейр очень надеялся, что Мэтью не повторит его глупостей. В конце концов, из младших сыновей часто выходит толк – тем более из таких способных мальчишек, как его брат…
В тюрьме Эремон скучал по родным еще сильнее. Стражи не могли – да и не пытались – заменить ему семью. Кейр даже другом мало кого мог назвать – только Сайласа, пожалуй, да и то с натяжкой. Сокамерники относились к юноше снисходительно: Натаниэль, видимо, в силу опыта и возраста – он был лет на десять старше Эремона; Калах – в силу чувства собственного превосходства над кем бы то ни было. Гномку, казалось, ничто не могло смутить: ни тюремное заключение, ни возможная смерть на Посвящении, ни единодушно настороженное к ней отношение Стражей. Адайя, пришедшая подлечить Натаниэля, к Калах не приблизилась; Маркус и Деннен только бросали на нее опасливые взгляды; Сайлас же открыто невзлюбил ее.
- Что это значит – ее простили? – возмутился он, нимало не смущаясь присутствия самой гномки. – Она с мечом на Командора бросилась, хотела его прирезать – а ее за это простили и решили в орден взять? Нат, ты с ума сошел?
- А я-то что? – флегматично ответил Хоу.
- Ну так ты ж ей еще рекомендацию даешь – дескать, хороший воин, сражается хорошо!
- Хороший воин. Сражается хорошо.
- И что? Мы теперь каждого бандита в Серые Стражи брать будем? – Поймав высокомерный взгляд Калах, амарантайнец ничуть не смутился: - И неча на меня так смотреть! Мне ваше благородство уже поперек горла сидит! Не задирай нос – ты уже не в своем Орзаммаре!
- Да чего ты на нее так вызверился? – удивился Натаниэль. – Думаешь, она – первая из Серых Стражей, кто попадет в орден после попытки убить Командора? Да и, в конце концов, Посвящение может и плохо кончиться.
«Серьезно? – подумал Эремон. – В орден берут даже после такого? Впрочем, пора бы мне перестать удивляться».
- Посвящение кончится хорошо, если она помрет, - мрачно заявил Сайлас. – Я с ней в одном ордене служить не буду. Она же Стражей ненавидит, чуть отвернешься – сразу нож в спину воткнет. Я таких за версту чую.
- Командор решил иначе.
- Да с чего такое доверие, а? Ты только посмотри на нее. – Калах явственно, хотя и беззвучно, хмыкнула. – Она пришла сюда, чтобы отомстить Командору. И Стражей, раз такое дело, она любить не может. Ее только из тюрьмы выпусти, она опять на кого-нибудь бросится…
Кейр слушал все это, лежа на соломе и задумчиво глядя то на гномку, то на Сайласа. В общем-то, амарантайнец был прав: принимать в орден хладнокровную убийцу с непростым характером было, мягко говоря, неумно. Но Эремона смущала почти фанатичная ненависть Сайласа к Калах. Мирился же он как-то до этого со Стражами благородных кровей. Правда, другие знатные Стражи вели себя не так высокомерно, но все же… Впрочем, на месте гномки – по сути, приговоренной к вероятной казни – Кейр был бы осмотрительнее и не похвалялся бы своими намерениями (что гномка ухитрялась делать даже молча).
Он чуть привстал и, протянув руку сквозь решетку, постучал пальцами по наплечнику Калах (в отличие от товарищей по несчастью, гномка почти все время проводила в доспехах – то ли согласно какой-то гномьей традиции, то ли из небывалого тщеславия). Та недоуменно обернулась. Судя по ее лицу, она уже почти успела забыть о его существовании.