Гнев

Зорн был пьян и как-то хрустально трезв одновременно. Едва сдерживаясь, стиснул зубы и сказал, что не пойдет в конец очереди. Пограничник посмотрел сквозь него – и буквально секунд за пять за спиной Зорна выросли двое и взяли его под руки. Паспорт, конечно, Зорн купил у надежного человека, отпечатки пальцев в базе должны совпасть, но если начнут запрашивать страну вылета, тут все становится непредсказуемым. Ему стало скучно.

Он и его конвоиры вошли в выкрашенную зеленым грязную каморку, прокуренную так, что у Зорна заслезились глаза. Здесь охрана передала его с рук на руки двоим пограничникам, не проявившим к Зорну никакого интереса. Они причитали и суетились вокруг единственного в комнатушке компьютера. В следующие несколько часов, которые Зорн там провел, они раз десять вызывали IT-поддержку. Приходил туповатый айтишник, что-то чинил, менял компьютер, но все равно было не так, какая-то нужная база не загружалась. Рабочий день шел к концу, после короткого спора друг с другом они посмотрели на Зорна, дали заполнить карточку синей ручкой, поставили печать и вытолкали вон.

Зорн пожал плечами и пошел к выходу. Купил бутылку виски в маленьком корнере дьюти фри, открыл и, убрав в бумажный пакет, сделал большой, как вдох, глоток. Когда вышел на улицу, над городом стояла черная ночь, а на горизонте вспыхивали молнии приближающейся грозы. Пока он пересекал площадь перед аэропортом, на которой не было ни одного такси, хляби небесные раззверзлись, и на землю обрушился дождь. Зорн брел под проливным дождем, вода текла по его лицу, а он думал о том, что реальность издевается над ним.

На стоянке нашел повозку с рикшей, залез под навес, но не мог придумать, куда ехать. Искать отель? Телефон разрядился, все было неважно. Мальчишке-рикше он крикнул по-арабски:

– Отвези в отель, в любой.

Мальчик вдруг испугался и стал мотать головой:

– Нет, нет! Нужен адрес!

Зорну стало его жаль.

– Хорошо. – Он махнул рукой в пространство. – Отвези меня к океану.

На побережье Зорн вылез из повозки и пошел на шум волн узкой тропинкой между зарослями травы. Океан слился с небом, и все впереди было черным-черно. Гроза здесь уже отыгралась, Зорн с усилием шагал по влажному песку, а в темноте ему казалось, что по снегу. Он шел и шел – туда, где в белых яростных всполохах молний виднелась черта горизонта и куда-то почему-то ему стало важным дойти.

За ним чуть вдалеке следовал мальчик, Зорн заметил его и попытался прогнать, закричал, кинул камень в ноги. Мальчик остановился поодаль, обождал. Но потом опять пошел.

Исчерпав силы, но не ненависть, Зорн, не дойдя до горизонта, упал и провалился в темное забытье, между бессознанием и сном.

Проснулся от утреннего холода. Рядом валялась пустая бутылка из-под вчерашнего виски. Мальчишка сидел у костра, обрадовался, закивал, увидев, что Зорн очнулся, стал звать к огню.

Теперь Зорн хотел спрятаться. Мальчик привез его к обшарпанному дому с железной калиткой и цветочными горшками у входа. И Зорн снял комнату с окном во двор. Хозяин был обрюзгший, молчаливый и подозрительный, от него пахло чем-то кислым. Деньги взял за месяц вперед и сам проводил Зорна наверх, открыл низкую дверь. Маленькая комнатушка с раковиной на стене, шкаф со сломанной дверцей, кровать, выкрашенные в грязно-синий стены.

– Идеально, – пробормотал Зорн. Он вошел в комнату, сел на кровать и не заметил, как хозяин ушел, прикрыв за собой дверь.

И время остановилось. Воспоминания не отпускали его днем и пустыми пьяными вечерами, когда, за неимением ничего другого, он раз за разом, как дурную пластинку, проигрывал провальную партию, снова и снова доказывая самому себе свою вину. Он пил не пьянея, засыпал на несколько часов, проваливаясь в небытие, просыпался, и, спустя секунду после того, как сознание возвращалось, ум начинал свою игру сначала.

Он закрывал глаза и видел ее лицо. Все, до мельчайших подробностей. Серые глаза, подведенные черными стрелками, острые скулы, как она улыбается. Он смотрел и смотрел, пока картинка не начинала разваливаться на фрагменты, на бессвязные куски. Но и в этих осколках он по-прежнему видел Еву. Никогда раньше он не думал о потерях как о неутолимом желании, теперь же правда явилась ему во всей своей омерзительной хищности. Он чувствовал себя вампиром, издыхающим от отсутствия крови, плоти, в которую хотелось впиться зубами. Жалким наркоманом, который не получил дозу, когда все, чего он хотел, – это обнять ее.

«Ты же едва ее знал», – говорил он кому-то в темноте. Но ответа не было. И он смотрел в черное сердце своей тоски и ждал, когда время проявит милосердие. Но время не торопилось.

Эти дни и ночи он стоял на самом краю себя и, заглядывая в бездну под ногами, понимал, что до полной тьмы разума осталось, в сущности, немного. От самоубийства его отделяла тонкая грань животного инстинкта жить, жить любой ценой. И жизнь победила.