Гнев

– Взяла билеты до северных доков и обратно – подошла Мэй. – Можем не выходить в доках и сразу ехать обратно, а можем выйти и посмотреть местную достопримечательность: статую «Колумб в лодке». Таротские рыбаки почитают его как святого, уничтожившего Америку, и покровителя рыбаков.

– Уничтожившего Америку? – недоуменно переспросил Зорн.

– Здесь в быту много необычных историй. Я посмотрела утром местные новости: у таротцев любопытный взгляд на мир.

– А с Америкой-то у них что?

– Похоже на обрывки древней космогонии и само звучание слова вызывает сложные нейронные реакции у носителей таротского языка. Никто не виноват, просто так получилось. А потом, технически я согласна, что Колумб уничтожил Америку, по крайней мере, одну из ее версий.

Их дирижабль отходил через десять минут. Его спустили из-под потолка вниз, и теперь пассажиры поднимались по трапу. Капсула напоминала акулу в профиль: метров пятьдесят в длину и около десяти в обхвате. На боку, кроме логотипа транспортной компании, было название машины: «Граф Цеппелин».

– Один из европейских пионеров дирижаблестроения. Мало кто знает, но его родители были русскими эмигрантами из Тарота – кивнула на название Мэй. Местные в очереди смотрели на них настороженно и даже враждебно.

В салоне дирижабля Зорн выбрал место у иллюминатора, сел и стал смотреть вниз из небольшого овального окошка. Работники аэродрома отпускали канаты, дирижабль заметно покачивался из стороны в сторону. В салоне были металлические, крашенные в белый скамьи с ремнями безопасности, а на полу под сиденьями лежали желтые спасательные жилеты. В буфете внизу продавали кофе в больших железных кружках и колу, наливая их, как пиво, из двух одинаковых на вид кранов. Пассажиры были в основном работяги в грязных комбинезонах. Почти все места быстро заняли, рядом с ним и Мэй никто не сел.

Последней в салон вошла старуха-нищенка. У нее дергалась голова, но это не мешало ей двигаться ловко и даже как-то кокетливо. Она поравнялась с Зорном и Мэй, он достал мелочь и кинул в кружку, которую она держала узловатыми сухими пальцами. Но мелочь не брякнула, а булькнула. Старуха рассердилась и начала вылавливать ее из кружки рукой. Зорн не понимал: то ли не было кружки для милостыни, а была кружка с кока-колой, то ли надо было класть монеты в руку, а не в кружку. Старуха успокоилась и, продолжая качать головой, сказала:

– Отпустишь гнев – отпустишь жизнь, касатик. Отпустишь гнев – отпустишь жизнь. – И пошла прочь.

Снаружи просвистел свисток, и дирижабль сквозь открытый люк пошел вверх все быстрее и быстрее. Земля в окне сонно покачивалась и отдалялась, вскоре вокзал виднелся уже далеко внизу. На другой его стороне отчаливал еще один дирижабль, медленно разворачиваясь, в точности как подслеповатая рыба в толстых слоях воды.

Мэй захлопнула путеводитель и с досадой сказала:

– Как же найти хоть какое-то фото Гая или Тамерлана? Где хотя бы искать? – Вот он, смотри, старый Тарот! – перебила она сама себя и слегка толкнула Зорна локтем.

Дирижабль проплыл над городскими воротами, украшенными башней с часами. Часть кирпичной кладки у фундамента была разрушена, и сквозь нее пробивался кустарник. Шум машины спугнул стаю воронья, черные птицы кружились над башней и сверху казались хлопьями пепла, оседающими над кострищем.

Старый город, когда-то процветающий торговый центр на пути из Китая в Московию, ныне переживал упадок. Вид на старый город заворожил Зорна разноцветной мозаикой. Песочный, серый и красный кирпич перемежался зелеными и золотыми крышами, пестрел белыми, черными и потемневшей бронзы скульптурами, дома были украшены портиками, колоннами, мозаиками, рельефами. Здания как будто спорили, соревновались друг с другом – каких только стилей тут не было: хитро скроенные крыши с балконами, украшенные драконами, химерами, сочетали азиатчину и европейский модерн, строгий классицизм, витиеватое барокко. Цветные башенки с крутыми мелкими куполами, кованые арки, облепленные плющом, стеклянные крыши оранжерей – чего только не было тут! Ближе к площади стояли почти дворцы: с римскими мраморными колоннами, с кудрявыми львами, вепрями или медведями у входа. Другие были с восточными длинными верандами и львами, приземистыми, кругленькими, опирающимися лапой на шар.

– Где-то здесь и особняк Долорес. – Мэй показала Зорну картинку из путеводителя.

Они пролетали над центральной площадью.

– Площадь Макиавелли, – произнесла Мэй голосом, которым объявляют остановки: она следила за движением дирижабля по карте.

От центральной площади в девять сторон расходились аллеи, они вели прямо к воротам старой городской стены. Прямо перед ними вдали были ворота, похожие на триумфальную арку, покрытые барельефами снизу доверху.

– У каждого клана – свои ворота и герб, – сообщила Мэй. – По легенде, где-то должны быть десятые. Но где, никто не знает.

От белых мраморных ворот, которые в путеводителе Мэй значились «Московскими», по аллее сейчас ехал розовый винтажный лимузин.