Гнев

На площади Макиавелли раскинулся рынок: торговцы расстелили прямо на плитке цветастые шали и выложили на них свой скарб. Несколько женщин в темных платках бродили, присматриваясь к вещам. Над парой особняков вился дымок.

В один из таких особняков быстро вбежал по ступенькам молодой человек в мешковатом черном костюме. Войдя, быстро осмотрелся:

– Господина смотрителя нет? – спросил он секретаршу, которая все ниже и ниже склонялась, задремывая, над раскрытым каталогом.

Она встрепенулась:

– Нет, нет, – покачала головой. – Завтра приходите.

– Я на минуту! – и он побежал вверх по лестнице.

– Барин! Тамерлан Эдуардович! – позвала она, по-стариковски медленно поднимаясь со стула.

– Господин Базиль просит не пускать никого в его отсутствие.

– Брось, Эльза! Ну что ты паникуешь без повода, – крикнул Гай (а это был он) с середины лестницы.

Эльзу он знал с детства. Она учила их с Тамерланом рисованию, год за годом становясь все незаметнее, утратив молодость, а с ней и все свои мечты.

Гай пробежал по коридору и вошел в архивный зал. Здесь ровными рядами стояли стеллажи с книгами и папками.

– Черт возьми, Базиль, где архив с бухгалтерским учетом?

Он слышал, как по лестнице поднимается Эльза. Миновал еще пару рядов, на литере «Б» увидел папки с номером года. Снял одну из прошитых книг: приход, расход – наконец-то, отсчитал месяц: это было лето, июль. Вытащил папку и в этот момент услышал:

– Тамерлан Эдуардович, давайте помогу.

– Спасибо, я все нашел. – Он спрятал книгу за спину.

Эльза стояла в проходе между стеллажами и подслеповато щурилась.

– Я возьму одну папку – вытащил из-за спины и показал ей.

– Нужно специальное разрешение за подписью господина Базиля, – растерялась архивариус.

– Послушай, Эльза, ты же знаешь, что у Тамерлана, то есть у меня – полный доступ, верно же?

– Верно, – кивнула она с сомнением, ощущая подвох.

– А полный доступ означает полный. То есть я могу брать все. Даже то, что нельзя другим. Понимаешь?

Она смотрела на него беспомощно, пытаясь понять, что должна сказать начальству начальства.

И тогда он потрепал ее по плечу и быстро пошел прочь.

We were smokers, we were friends[31] | Мы были настоящими друзьями

После того дня, когда Миру нашли мертвой у нее в студии, Гай с матерью никогда не обсуждали случившееся.

Гай шел по площади, прижимая папку к груди, и безуспешно пытался запахнуть не по размеру большой пиджак. Его трясло от злости. Как это ни было смешно, но больше всего в подмене с Тамерланом он не мог вынести ужасный гардероб братца.

Однажды, когда им было всего по десять, Гай застукал брата в ванной перед зеркалом. Тамерлан улыбался разными способами сам себе в зеркале и делал селфи. Гай принялся хохотать, а Тамерлан разозлился, и они подрались. Мать наказала обоих, но Гай считал, что молчаливо она на стороне брата. В отличие от него, Тамерлан умел оправдывать ожидания. Он с блеском окончил военную академию Тарота, проворачивал крупные и темные сделки с иностранцами и улыбался широкой улыбкой успешного человека.

Они выросли в атмосфере тайн, намеков, шепота и недомолвок. Темные закоулки особняка на площади Макиавелли, повсюду тени, шорохи, неприятные люди, приходившие к матери, тоскливые семейные обеды по воскресеньям. Тамерлан был во всем этом как рыба в воде, всегда знал, что и кому сказать, к каждому умел найти подход. Он любил вести в гостиной светские беседы с генералами, война была его излюбленной темой.

Гай прятался в углу с книгой и ничего не хотел знать об этом. Он мечтал о Сорбонне: европейская культура, история искусств, философия и литература – вот что его влекло. «Хочется – перехочется», – вслед за матерью дразнил его Тамерлан.

Долорес не скрывала, что основные надежды возлагает на Тамерлана. Но Гай все-таки тоже ее сын. И она время от времени вздыхала и принималась за беседы о сыновнем долге, о том, что Гай должен более реалистично смотреть на мир, а не витать в облаках. Долорес противилась Сорбонне. Но как-то утром внезапно сказала: «Перебесится» – и разрешила. С условием, что сразу после он вернется в Тарот. Он уезжал как навсегда, но как же быстро пролетели эти пять лет не дома. Он глазом моргнуть не успел, как его карета превратилась в тыкву.

Он вернулся в Тарот, и все стало еще хуже. Теперь он вспоминал Париж как единственное место на земле, где был счастлив. Их студенческое братство, профессоров, чей юмор мог быть достаточно мрачным, но всяко лучше, чем вечное молчаливое неодобрение. Разговоры о смысле жизни, шампанское, переходящее в шерри к утру.

Тамерлан никогда не пил, Тамерлан полностью контролировал свою жизнь, Тамерлан выгодно и безупречно женился на выборе матери. Жена брата была молчаливой тенью, которая если и разговаривала, то разве что сама с собой. Она не была красивой, она не была некрасивой, она была из старой таротской семьи с безупречными корнями, понятным прошлым, понятным настоящим и не менее понятным будущим.