Астролог выдержал небольшую паузу, чтобы прийти в себя после глубокого сна и собраться с мыслями. Он уже понял, что его господину грозила смертельная опасность.
– Скажи, Тиберий, огонь погас сразу?
– Да, едва треножник упал на пол.
– Тогда слушай….Огонь – это война, враги, которые подняли против тебя оружие. И вдруг треножник – а это символ, твой покровитель среди людей или богов – бросает огонь тебе под ноги, чтобы ты растоптал его…и сам гаснет!
Тиберий ликующе вскрикнул и сорвал с шеи золотую цепь и протянул её Фрасиллу.
– Если всё будет так, как ты сказал, то клянусь тебе: ещё сегодня ты будешь купаться в золоте!
Он быстро надел поверх туники панцирь. Взял в руки два меча – вот верные его друзья, с которыми он многократно выходил впереди своих легионов на врага. Потом Тиберий, колеблясь, принял от камердинера крупный перстень с тайником, где лежали кристаллы быстро действующего яда. Резким движением Тиберий всунул в кольцо крупный палец, накинул на себя тогу и стремительным, тяжёлым шагом направился к выходу.
В это раннее утро, как и всегда на Священной дороге – улице, на которой в одном из государственных домов жил Тиберий, бродили взад и вперёд пролетарии, ожидая появления богатых граждан. Увидев полководца, идущего с небольшой группой слуг и клиентов, один из пролетариев рванулся к нему навстречу, схватил его за руку и торопливо сказал:
– Тиберий, вчера над твоим домом кружил орёл.
Полководец оживлённо притянул к себе грязного пролетария.
– Где же он сел?
– Он полетел на Палатинский холм. Люди говорят, что он сел на дворец Августа.
Тиберий чуть повернул голову лицом назад и сказал слугам:
– Дайте ему сто…нет, пятьдесят… довольно и двадцати сестерциев
Солнце уже поднималось над горизонтом. Его красные лучи упали на крыши домов.
Тиберий бегом поднялся по крутой дороге на Палатиский холм, на котором находилась крепость, построенная Ромулом, и где в этот утренний час лишь кое-где виднелись группы зевающих преторианцев. Быстро проходя мимо колонн храма Юпитера Благого и Великого, Тиберий ещё раз решил испытать свою судьбу. Он вбежал под высокие своды храма и, наполняя огромный зал грохотом своих шагов, устремился к жертвеннику. Там несколько жрецов разделывали на части крупного быка. Жрец-гадальщик, стоя перед столом, на котором лежали внутренности животного, в изумлении перебирал их, словно ища что-то. Он обернулся на шум шагов и, с трудом скрывая волнение, сказал:
– Тиберий, ты пришёл первым. Значит, это несчастливое знамение для тебя.
– Какое знамение?
– У жертвенного быка не оказалось сердца!
Тиберий испуганно отшатнулся назад, но тут же, собрав свою волю в кулак, с презрением воскликнул:
– У меня будет всё хорошо, если я того пожелаю! А в том, что у скотины нету сердца, ничего удивительного нет. На то она и скотина!
И он, оставив жреца-гарусника в полном изумлении, досадуя на себя, что заглянул в храм, бегом помчался во дворец Августа, к своей матери Ливии. В этот год Ливии исполнилось шестьдесят пять лет, но она ещё сохранила стройность фигуры и былую красоту лица. И была, как всегда энергична и деятельна. Проведя бессонную ночь за весёлой пирушкой в окружении придворных, она под утро решила развлечься игрой в кости.
Едва на пороге зала появился Тиберий, как тотчас Ливия почувствовала тревогу в душе и, сделав знак придворным: продолжать игру, неторопливым шагом вышла навстречу сыну. Он схватил её руку и прижал к своему лицу. Оно было мокрым от слёз. Ливия повела Тиберия за собой, приказав ему молчать.
Тиберий покорно шёл следом за ней. И чем больше он ощущал себя одиноким, окружённым врагами, тем больше у него пробуждалось чувства благодарности и нежности к своей властной матери, рядом с которой ему всегда было спокойно и беззаботно.
Когда они вошли в кабинет Ливии, Тиберий не выдержал и громко расплакался. Его огромное тело непрерывно сотрясалось от глухих рыданий.
– Август не любит меня и хочет убить! Я устал от постоянного страха быть отравленным или зарезанным во сне продажным рабом. И это уже десятки лет!
После короткого разговора со своим сыном Ливия немедленно отправилась к Августу по узкому тайному коридорчику, что соединял комнаты супругов.
Август лежал на деревянном ложе, на спине, прикрывая левой рукой, сжатой в кулак, глаза, а правой он резко жестикулировал в такт своим быстрым словам, которые записывал его секретарь на вощёных табличках острым стилетом. При виде супруги, Август замолчал и нахмурился. Сейчас ему менее всего хотелось говорить с Ливией: отвращение к её сыну вызвало в душе Августа неприязнь и раздражение к Ливии, а желание навсегда погубить Тиберия, заставляло принцепса чувствовать вину перед женой, которую он искренне любил. И это чувство вины перед нею приводило Августа в ярость! Он отвернулся от Ливии и в сильнейшей досаде на её внезапное появление, дрыгая ногами, пробурчал:
– Знаю…знаю зачем ты пришла.
Ливия с нежной улыбкой, оглядев тощенького мужа, который смешно, по-детски сучил ногами, похлопала в ладоши.
– Мне очень приятно, что мой любимый супруг знает мои мысли. Значит, ты согласен?