Гнев Божий

   Шурави уходили. Разворачивался процесс примирения, который Алим и многие другие его сослуживцы не понимали и не принимали. Они знали, что есть много солдат, которые избегают стрелять по моджахедам, специально целятся мимо, потому что они соотечественники и единоверцы - и осуждали их. Какие же это соотечественники? Они ушли на ту сторону границы - их дело, вольному - воля. Но зачем они обратно идут сюда? Если им не нравится жить в Афганистане - пусть живут там и дадут афганцам, живущим в стране жить так, как они хотят. Почему они говорят, что хотят свободы - но на самом деле посягают на свободу других людей?

   И как можно считать соотечественниками и единоверцами тех, у кого на руках кровь твоих товарищей?

   И Алим, и многие из его товарищей и даже некоторые шурави, с которыми Алим поддерживал связь, считали, что никакого примирения быть не может. И надо, даже если шурави уйдут - стоять насмерть, защищая свою страну и свой народ. Алим был уверен, что они выстоят.

   Надо сказать, что Алима в отличие от многих его товарищей не поразила болезнь размежевания, коснувшаяся многих в партии. Он был всего лишь нищим пацаном из придорожного кишлака, которого новая власть вылечила, выучила и научила воевать. За это он был ей благодарен, точно так же как он был благодарен спасшим его жизнь шурави. Он не понимал сути дискуссий, которые бывало, что вели и его товарищи в казармах, он не понимал разницы между Парчам и Хальк и вообще мало кто понимал*****. Зато он воевал и воевал честно - в операции Магистраль, ставшей лебединой песней боевого содружества афганцев и шурави - они не только провели в заблокированный душманами город все, что хотели провезти - но и едва не разгромили всю группировку моджахедов в этом районе. Не случилось этого только благодаря политике национального примирения и предательству Кабула******.

   Но Алим ничего этого не видел. С тяжелым ранением он был доставлен в госпиталь. Во время операции в базовом районе моджахедов Срана он грудью закрыл командира своего полка от пули и сам был тяжело ранен. За это ему не только вручили еще один орден Звезды - командир полка перед строем обнял его и назвал своим братом.

   Только потому он и узнал о жутком плане, зародившемся в самой верхушке армии. Плане, как сохранить жизнь, сдав страну врагу.

   План этот родился в самой верхушке афганской армии, впервые за долгие годы оставшейся без присмотра и контроля "старшего брата". В халькистской******* верхушке армии - в восемьдесят седьмом - восемьдесят девятых годах из тюрьмы Пули-Чархи выпустили немало халькистов, сторонников Амина, оказавшихся там после смерти своего вождя в кровавое рождество семьдесят девятого. Часть просто отсидели свои сроки, часть выпустили в рамках программы национального примирения. При этом, президент страны Наджибулла, ярый парчамист политику национального примирения проводил половинчатую - халькистов выпустили из тюрем но не допустили к реальной политике, отстранили от нее и кармалистов. Это была опасная практика: то время, когда все прогрессивные силы в стране должны были забыть прежние разногласия перед лицом общей угрозы - страна все более раскалывалась********. Виноваты в этом были все - и те, кто сейчас вел огонь из пулеметов по зданию министерства обороны, и те, кто его защищал.

   Во главе заговора встал генерал Шах Наваз Танай. Уникальный в Афганистане человек, халькист, который никогда не скрывал что он халькист, и даже при правлении Кармаля он последовательно, шаг за шагом поднимался по ступеням военной иерархии. Выходец из сельской местности, из нищей семьи, пуштун, десантник, окончил с отличием Харби Похантун*********, участвовал в мятеже армии против Дауда. Танай отличался какой-то безумной, запредельной, нечеловеческой храбростью: во время Гератского мятежа, первого, в котором на афганской земле пролилась советская кровь он, будучи майором и командуя отрядом в двести пятьдесят человек при одном танке ворвался в городок взбунтовавшейся дивизии (!!!) насчитывавшей одиннадцать тысяч человек, захватил городок и подавил мятеж. В начале восьмидесятых он, халькист, при власти парчамистов стал командующим центральным корпусом армии Афганистана, в зону ответственности которого входил, в том числе и Кабул. И вновь в операциях, самостоятельных и совместных с советской армией, он проявлял особую храбрость и мужество, а подчиненные ему войска были в числе немногих, с которыми рады были воевать рука об руку шурави.

   Но потом он предал. И неважно почему, потому что испугался, потому что решил, что раз шурави уходят надо делать ставку на моджахедов, главное - он предал. И не было ему за это прощения...