Гнев Неба

Схожей была и одежда собравшихся: головы покрывали красные платки, под которыми угадывались свёрнутые кольцами длинные косы. У каждого на голой груди красовался красный платок с написанными на нём таинственными иероглифами. Тощие животы подпоясывал свёрнутый в жгут красный пояс, за которым непременно торчал большой кривой нож, зачастую сделанный самостоятельно из того, что попало под руку. На тощих ягодицах мешками висели шаровары разных цветов, но особенным шиком считались красные или, на худой конец, синие, перехваченные у ступней красными повязками.

Над входом и над алтарём кумирни горели большие, расписанные сложным непонятным рисунком фонари. Их свет отбрасывал причудливые тени на украшенные изразцами стены кумирни и статую Божества – Старца Лао-цзы, от чего казалось, что золочёные одежды и густые мохнатые брови деревянного кумира, сидящего на троне, шевелятся. Сотни курительных палочек у ног статуи распространяли по храму сладковатый сандаловый запах.

В кумирне было тихо и сумрачно, но на дворе гудело и волновалось людское море. Тысячи людей откликнулись на призыв ихэтуаней и пришли поклониться старинному кумиру.

Древний жрец с высохшим лицом, изрытым бесчисленными морщинами, стоял перед жертвенником и монотонным голосом читал молитву. Ему вторили жрецы, стоящие по сторонам. Молитва сопровождалась ударами в бронзовый колокол и рокочущим ритмом ритуальных барабанов. Толпа истово молилась.

За оградой раздался звонкий цокот конских копыт, предупреждая о приближении кавалькады. Всадники соскочили с коней и прошли во двор. Толпа раздалась в стороны, пропуская прибывших. Послышались требовательные окрики:

– Дайте дорогу! Дайте дорогу!

По толпе восторженно прошелестело:

– Чжан, Красный Чжан приехал!

Чжан Дэ Чен был одним из лидеров движения «Ихэтуань», бывший лодочник, которому однажды приснилось, будто он – земное воплощение легендарного вождя тайпинов, Хун Сюцюаня, покончившего с жизнью более тридцати лет назад.

Он быстро прошёл вперёд, поднялся по ступеням кумирни и картинно повернулся к толпе молящихся. Взяв театральную паузу, Чжан дал народу рассмотреть себя. Он был подвержен греху самолюбования и не упускал случая покрасоваться. Чжану, выросшему в беспросветной нищете, а сейчас получившему доступ ко всем мыслимым и немыслимым богатствам, хотелось нацепить на себя все те горы золотых побрякушек, от которых ломились его седельные сумки. Но надевать украшения на людях ему не разрешала любовница – наставница, соратница по борьбе и серый кардинал по совместительству, колдунья по прозвищу Мамаша Лянь.

Она стояла тут же, у ступеней кумирни, в окружении девушек-телохранителей. Глядя на Чжана и на собравшуюся вокруг кумирни многотысячную толпу, она усмехнулась. Скажи ей кто-нибудь лет десять назад, что она будет манипулировать судьбами тысяч людей, как фишками на поле игры го, – не поверила бы. Кем она была? Обычной тридцатилетней проституткой, которую в раннем детстве продали в элитный бордель мадам Шо. Нет, она не держит зла на родителей. Им было не по силам прокормить шестерых детей, поэтому, как только Лянь исполнилось пять лет, за ней приехала воспитательница из дома Шо.

Маленькой Лянь повезло, она попала в частный бордель, где девочек готовили для будущей профессии основательно. Обучали грамоте, манерам, умению вести беседы, много времени посвящалось изучению постулатов Конфуция. Из девочек готовили высококлассных, высокооплачиваемых куртизанок. Воспитанницы получали блестящее образование. Лишь некоторые девочки из знатных и обеспеченных семей могли похвастать тем же, хотя судьба всех женщин империи была одинакова – услаждать господина, и неважно, продали её в бордель или отдали в наложницы императору.

Бордели делились на два типа: государственные и частные.

Государственные бордели были легальными заведениями. В них за мизерную зарплату приходилось сутками, не разгибая спины, в прямом смысле этого слова, вкалывать на благо империи. Услугами этих борделей пользовались в основном солдаты местных гарнизонов, мелкие служащие и обедневшие лавочники.

Если солдат, пока они не напивались «в дым», ещё можно было считать приличными клиентами, то с мелкими служащими и разорившимися лавочниками была беда. Ежедневно унижаемые на службе, считавшие гроши, презрительно брошенные под ноги, они вымещали на несчастных проститутках свои обиды. Ставили несчастную в позу собаки и истово глумились над ней, вбивая своё не очень героическое естество между тощих ягодиц проститутки, чтобы нарочно сделать ей больней и унизительней.

Проститутки постарше относились к этому философски, но если в бордель попадала молоденькая девчонка, на ней отрывались на «всю катушку».

За небольшую доплату разрешалось бить несчастную. Особенно страшно было попасть в руки садиста. Эти приходили не только за тем, чтобы сексуально унизить проститутку, но и получить удовлетворение от самого процесса издевательства. В ход шли различные предметы, которые только попадались извращенцу в руки. После такого сеанса бедная девочка не то что работать – ходить не могла.