Гнев терпеливого человека

Табличка с названием населенного пункта: «Mäetaguse». Название кажется смешным: корень в нем как бы слово «мяу». Что ж, в Петербурге есть район Мурино. В Финляндии есть поселок Tupikoti – бог их знает, что это означает; «koti» по-фински – это «дом». А где-то в Магаданской области есть поселок Мяунджа, это еще лучше… В сам эстонский Мяэтагузе они не сворачивают – проходят мимо. Через 2–3 километра впервые попадаются следы серьезного противодействия: стоят остовы сразу нескольких русских боевых машин, большинство из которых выгорело уже почти полностью. Минимум один танк Т-80, несколько БТР, несколько МТ-ЛБ. И ни одного чужака рядом. Накрыли с воздуха, вероятно. Они выходят из колонны, спешиваются. Лейтенант Карпов разворачивает своих и машет ему рукой, потом догадывается включить рацию. Николай слушает, коротко отвечает, и они двигаются дальше: тентованный «Урал» с помятой мордой пускает их в колонну перед собой, и они с благодарностью машут водиле руками, а тот скалится в ответ.

Слева прозрачный лес и за ним здоровенная промзона, справа тянутся сплошные поля и привычные невысокие лески: ни единого дома с этой стороны не видно. Крупный очаг пожара в одном из полей, но слишком далеко, не разобрать, что горит. Возможно, сбитый вертолет или даже самолет. Возможно, что-то еще. Всякое они уже видали. Километры, один за другим, ложатся под гусеницы. В кишках нарастает ноющая боль: это у него почти всегда так. Вот сейчас, вот еще несколько минут, вот еще…

Хрип в рации, слова команд. Неудобный планшет на коленях. Это у высокого начальства и у войсковых разведчиков – современные электронные планшеты. У тех, кто попроще и пониже званием – бумажные карты нулевых годов выпуска в старомодных кожаных планшетах, которые нужно носить на ремнях, на боку. Эти выпускали годах, наверное, вообще в 50-х. Такой был у дедушки.

У какого-то поселка с вообще непроизносимым названием Николай, получив очередную серию приказов, остановил и развернул свое отделение. Здесь раненых было много. Бой еще шел где-то впереди, причем недалеко. Ухало на западе совершенно по-марсиански. Земля вздрагивала и даже вроде бы не до конца распрямлялась после каждого тяжелого удара. Трескотня стрелковки была слышна отчетливо, и довольно близко, но доминировала именно артиллерия. Запад и север тонули в дыму, растекшимся широким полукругом, а на юге было чисто – там лежало здоровенное Чудское озеро. Именно там, кажется, ранние проводники демократии были когда-то не поняты русскими в своих лучших намерениях.

– Куда несете, два дебила?! Сюда давайте, на площадку! Оля, шоковый! Второй шоковый! Что ты ему вешаешь, дура? В жопу бирки, зеленкой на нем пиши! Филимонов, сюда с сумкой!

Медицинская сортировка, именуемая также «триаж». По-французски. Французы нормально в Первую мировую повоевали, надорвались на всю жизнь. Теперь ни одного француза в пределах тысячи километров отсюда нет и не будет. Годы назад его учили, что сортировка – это полковой уровень оказания медицинской помощи. Что батальонам он не нужен. Ну да, конечно. Не «не нужен», а недоступен. Это потому что с военврачами напряженка, с офицерами. Но он-то сейчас есть!

– Операционная в первую очередь! Эвакуация в первую очередь! Во вторую! В первую! Снова в первую! Шоковый! Этот легкий, потом! Бля, сколько в нем пулевых? Этого в первую!

– Мама! Мамочка! Мама!! Я умираю!!

– Крепче держи! Крепче! Оля! Посмей мне только вырубиться, мать твою! Еще тюбик ему! Филимонов!

Хруст под ногтями, кровяная взвесь в воздухе. Пальцы скользят, и трудно увидеть что-то в этой каше из обрывков тканей, и человек бьется под руками сразу уже троих, вкладывая все свои силы в крик. Попал.

– Еще зажим.

Кто-то вкладывает стальную рукоятку в ладонь, вытянутую вслепую назад. Теперь легче. Второй сосуд явно меньше калибром. Теперь у раненого есть шансы.

– Нормально. Филимонов, два флакона сразу ему! Оля, бинтуй. Следующего!

Следующий – девушка с выпученными глазами. Хрипит, не способная произнести ни слова. Но дергается, когда санитар одним движением громадных ножниц взрезает на ней бушлат, и гимнастерку под ним.

– Слепое проникающее, пулевое. Гемоторакс. Работаем.

Филимонов подает все, что нужно. Молча, четко. Действует, как автомат. И сам Николай уже как автомат. Нет ни секунды на то, чтобы утереть кровяные капли с лица, и они засыхают, стягивая кожу.

Землю подбрасывает так, что он чуть не теряет равновесие. Перчатки нестерильные давно, плевать. Над головами проносится что-то большое.

– Воздух!

Тоже плевать? Нет. Мир сзади вспыхивает, и доктор валится вперед лицом, обхватывая раненую двумя руками сразу, прижимая ее к земле, закрывая собой. Воздух за секунду прогревается градусов до ста, а из груди все выбито. Дышать нечем, а вдохнуть – смерть. Трещат волосы на затылке, без звука кричит девушка, лицо которой он прикрыл одной ладонью. К счастью, через несколько секунд жар уходит. Не по ним, значит. Не облили, даже краем. А то бы… Видел он напалм, и уже не раз. Ничего страшнее, наверное, не бывает и быть не может.

– Живы?