Гнев терпеливого человека

Эберт повернул голову вправо, потом влево, оглядывая тех, кто стоял рядом. Да, этого можно было ожидать. Легко говорить о пользе войны, когда ты далеко от нее, и даже русские бомбардировщики и русские ракеты – абстракция, не доходящая до ума. И трудно, когда видишь очевидца и так одуряюще пахнет кровью.

– Держись! Не падай, держись!

Он отлично видел, что раненому полицейскому плохо, глаза страдальца «плыли», теряя фокус. Один из полицейских, непосредственно прикрывавших его приемную, наконец-то добежал с аптечкой и сел прямо на пол у ног раненого, уже перепачкавшего старое кресло. Аптечка была дурацкая, офисная, но что-то в ней все же было. Бинты, вата, нашатырь, обезболивающие. За окнами уже не выли – ревели сирены «Скорой помощи»: пяти или шести машин сразу. В районе будет паника. Если для ее начала не хватало грохота непонятных взрывов – она начнется сейчас.

– Дальше! Говори дальше!

– Мы все были как пьяные! Господи, мы не струсили! У меня заклинила «Германика»[26], и я бил из штатного пистолета. Мне попали еще в живот, но сбоку, и элемент выдержал, но я чувствую – что-то порвалось внутри…

– О господи! Фриц, ты видишь?!

– Свинство… Боже, какое это свинство…

– Живых взяли… Как и было приказано – тяжелыми щитами. Троих я видел своими глазами, но они все, все трое были ранены… Еще одного добили. Он попал обермейстеру Финкель прямо в лицо, в упор, и она умерла на моих глазах… Его взяли, но убили, не оставили живым. А я…

Офицер вдруг замолчал, закатил зрачки под веки и молча повалился набок.

– Фриц! Кто там еще, все сюда! Помогайте!

Карл Эберт уже перестал думать о том, что кто-то мог продолжать двигаться к его кабинету снаружи, что нападавших могло быть несколько групп. Что они могли делиться на отвлекающую и ударную. Они обсуждали все это раньше, и это не имело никакого значения теперь, когда на его руках умирал человек.

Аптечка тоже уже не имела никакого значения, как вся их подготовка. Внутреннее кровотечение – совершенно не будучи медиком, этот диагноз он поставил четко и безошибочно. Жаль только, что поздно. Мог бы догадаться и раньше.

– Все, Карл. Все, прекрати, не мучай себя и его. Он умер.

Мир шумел и раскачивался. Вой сирен под окнами был невероятным – он раздирал барабанные перепонки, как не сдерживаемая правилами поведения рок-музыка.

– Сколько еще?

Как ни странно, товарищ понял его вопрос.

– Пришел еще один. Оберкомиссар… не помню его имени, но тоже свой, из ребят Йоханна. Прикидочные потери – почти две трети. Много безвозвратных, много тяжелых.

Эберт наконец-то разогнулся до конца и прочно утвердился на ногах. Способность мыслить понемногу вернулась: сказывалась, вероятно, привычка к работе в условиях стресса. Да, далеко не такого, но все же какой-то опыт.

– Ну что, господа парламентарии? Увидели? Своими глазами? Чего стоят гарантии? Права человека? Цивилизованность? Хотите принять участие в экспресс-допросе захваченных террористов?

Оба парламентария были бледными, почти как умерший. Но за них можно было не беспокоиться: у этих крепкое нутро. Таких зрелищем и словами не возьмешь.

– Это было для нас? Все для нас?

Полицейоберрат фыркнул:

– Все? Вы высокого мнения о себе. Не все. Однако откровенность за откровенность, а честность за честность. Вы были откровенными со мной – я этого не ожидал. Поэтому отвечу. Да, в какой-то мере все же да, для вас. В некоторой мере, я бы сказал. Not macht erfinderisch[27]. Впрочем, меня устраивало, и если вы придете позже, и если вы придете раньше этого. До минуты все не рассчитаешь, не выйдет. Идем?

Он повернулся и двинулся к двери, не глядя, следуют ли за ним остальные. В голове теперь стучало и звенело – пронзительно, как рикошетящие пули. Почему он им это сказал? Он же не собирался? Почему они были честными с ним? Парламентарии, политики, которые не могут быть честными по умолчанию, даже со своими собственными детьми, с женами в постели?

В приемной, при их появлении, ребята построились «во фронт». Шесть человек: четверо мужчин, две женщины – все в малых чинах. Если бы к его кабинету прорвались, они были бы обречены: как и он сам, и Фриц. Слабым утешением было то, что нападавшим это ничем не помогло бы: захваченного американца допрашивали совсем в другом месте, его письма в Комиссию и соответствующие детали в радиообращении были самой настоящей дезинформацией.

– Вольно. Продолжайте удерживать… Вызвали ли медиков?

– Да, герр Эберт.

– Отменяйте. Перенаправьте вниз, там нужнее. Но сами ни шагу отсюда. Вход в мой кабинет – защищать изо всех… Как приказано.

– Так точно.

Они прошли мимо полицейских – бледных, напряженных, напуганных, с обнаженным оружием в руках. Было очевидно, что им страшно. Но это были добровольцы, и это были люди, поклявшиеся защищать граждан Германии даже ценой своей жизни, если это потребуется. Сейчас ровно такой случай. Не похожий на те, что каждый из них с юношеских лет представлял себе – один на один с озверевшим бандитом в темном переулке, – но все равно такой.