Гневное небо Тавриды

В атаку заходила первая пара. Литвинчук моментально развернулся. Ведущий гитлеровец нырнул вниз, ведомый отвернул вправо. Борис бросился за ним, гитлеровец не рассчитал маневр, оказался под носом у Колонтаенко.

— Бей! — крикнул комэск, отворачивая, чтоб не попасть под его очередь.

Колонтаенко моментально поймал гитлеровца в прицел, ударил. «Мессер» неуклюже завалился на крыло…

— Есть, командир!

Литвинчук шел навстречу второму, лоб в лоб. Выждал, когда у врага сдали нервы. Затем молниеносный переворот через крыло, заход в хвост. Колонтаенко, чтоб не мешать, пристроился в хвост к командиру. Три самолета неслись друг за другом, то чуть не отвесно ныряя к земле, то крутой горкой взмывая вверх. Оторваться от Литвинчука… Колонтаенко улыбался. Наконец это понял и сам фашист. Бросился на отчаянный трюк: переломил машину в отвесное пике, затем вертикально взмыл вверх. Литвинчук разгадал маневр, выждал, встретил. Судьба врага была решена…

Но как раз в это время подоспел со своим звеном вызванный на помощь лейтенант Краснов. С ходу поймал в прицел зависший «мессер» и сбил его одной очередью.

— Дарю на память, Петя! — крикнул Литвинчук.

— Спасибо, Борис! В долгу не останусь, — уверенно обязался Краснов.

Через несколько минут вся фашистская армада была рассеяна. Побросав бомбы куда попало, «юнкерсы» убрались восвояси…

Я поздравил Бориса со сбитым «арадо».

— Редкая дичь! Стоило перышко взять на память. Деткам показывать после войны.

Женатый Борис такой шутки не принял. С сомненьем пощурился вдаль, будто пытаясь там разглядеть это «после», что я так просто ему обещал.

— С креста надо было тогда начинать, — заметил без сожаления, впрочем. Что фриц мне на память дарил.

— Друг? Вместе летали? В одной «карусели»?

— Летали. В одном самолете. Вдвоем.

— Ну, знаешь, Боря, — я покосился в сторону штаба. — Считай, я не слышал. Кстати, на днях мы тут вспоминали ваш «цирк»…

— Вот в то как раз время и довелось прокатиться…

Оказалось, не шутит.

Обозленные налетами маленьких бомбардировщиков немцы разнюхали их аэродром. Вечером 23 августа береговые посты наблюдения предупредили: идут в вашу сторону. Командир полка поднял дежурное звено. Борису достался сектор в глубь моря километров на двадцать.

— Луна взошла рано, и от заката щелочка оставалась. На этой полоске его и засек. Пропустил мимо, чтоб окончательно убедиться, глаз-то не очень еще был наметан на них. Точно, «хейнкель»! Один идет, разделились, значит, как темнота наступила, поодиночке пробраться хотят. Не торопясь развернулся. Заметил? Нет, позволяет зайти себе в хвост. Ну, значит, я ему и хозяин. Подкрался не больше как на полсотни, выбрал, как в тире, правый мотор. Где ж тут промажешь? Дым белым парком, как из чайника, потянулся. Застрочили его стрелки. Повторно с маневром пришлось заходить, но попал и в левый. Фриц провалился, но опытный, видно, тут же опору обрел. Пламя сумел сбить скольжением, но из пике выйти пороху не хватило. До берега все ж дотянул, приземлился на пляже у Донузлава. Как на картинке, распластанный под луной! Горючее у меня еще оставалось, проштурмовал его с двух заходов, чтоб пограничников к месту привлечь…

Наутро стало известно, что пограничники захватили фашистских летчиков, когда те собирались удрать на резиновой лодке. Один из стрелков был убит очередью Литвинчука в воздухе, второй ранен при штурмовке на берегу. Борис живых фашистов еще не видел, попросился слетать на заставу на По-2.

Пограничники вынесли его на руках из кабины, давай качать. Тут же, понурясь, стояли три гитлеровца.

— Командир их, матерый зверь, вдруг увидел у меня орден. Отбрыкнулся от охранника, просунулся сквозь толпу. "Циркус? Циркус?" — показывает на ладонях. Может, отсюда потом и пошло это — «цирк». Я машинально кивнул. Он вдруг вытянулся передо мной, каблуками прищелкнул. Расстегнул китель, главный свой крест отвинтил. Протягивает торжественно: "Битте…" Я головой мотаю — на кой. "Европа, Европа", — он поясняет: не за разбой, мол, на вашей земле получил. Я, как могу, ему объясняю: мол, все равно за разбой…

— Но ты сказал, что летал с ним?

— Тут же и полетели. "Что с ними будете делать?" — спрашиваю у хлопцев. "В Симферополь отправим". — "Может, летчика сначала к нам отвезу? Что-то полезное нам расскажет". Начальник заставы подумал. "Бери! Только уж пусть извинит, свяжем. Мало что может в башку ему в воздухе там прийти". Ребята специалисты, к спинке сиденья его прикрутили. "Во, — говорят, — осанка, как генерал!" Полетели. Тут мне молодость вспомнилась, аэроклуб, машина сама подсказала, родненький наш У-2, для солидности марку сменивший. Не удержался, серию заложил на высшую сложность. Оглянулся — фриц бледный, но улыбается, понял: "Гут, гут!" Так вот и долетели…

Вечером дома в Евпатории — жили еще по довоенному, с семьями, — жена Шура, сама летчица, встретила, как обычно, вопросом: "Трудный был, Боря, полет?" "Веселый!" — ответил Борис, расхохотавшись…

— А с «арадо» трудно было? — задал я тот же почти вопрос.