Гнезда русской культуры (кружок и семья)

Судьба не раз довольно близко сводила Сергея Тимофеевича с людьми огромного таланта, замечательной творческой оригинальности: с Державиным и Шушериным – в Петербурге, с Щепкиным, Мочаловым – в Москве. Но все это были люди или представлявшие уже сложившиеся старые художественные направления, или же, если они являлись, подобно Щепкину и Мочалову, новаторами, действовавшие лишь в сфере театрального искусства. Конечно, театр связан с другими сферами, на которые распространяются возникающие в нем импульсы. И все же театру для его новаторских исканий нужны были пьесы, нужен был материал, и этот материал могла предоставить только литература. Такого материала ждал в первую очередь Щепкин, ждал и Аксаков, сердцем и умом понимавший заботы и тревоги первого русского актера и мечтавший о создании «нового театра, народного».

С приходом Гоголя, с появлением «Вечеров…» в литературе повеяло мощным свежим дыханием. Аксаков не мог не почувствовать, насколько новый писатель выше окружающих его романистов и драматургов – и Шаховского, и Загоскина, и других. Едва ли Аксаков способен был в то время выразить это различие в ясных понятиях; оно существовало еще как ощущение, как переживание, в котором слилось многое, очень многое. Тут было и недовольство современной литературной средой, и недовольство собой – своими весьма еще скромными литературными успехами, – и неодолимое стремление к новому, к идеалу.

Гоголь олицетворял этот идеал, но в отличие, скажем, от более последовательных романтиков, он при этом казался Аксакову близким и родственным. «Вечера на хуторе близ Диканьки» воплощали идеи народности и самобытности, столь желанные и дорогие душе Сергея Тимофеевича. И при этом воплощали их дерзновенно, оригинально, как бы в обход тех художественных решений, образов, коллизий, которые подсказывались общеевропейским культурным контекстом (конечно, такая связь, в том числе и с европейским романтизмом, существовала, но более скрытно, подспудно). Кого трудно было заподозрить в западных заимствованиях и подражательности, так это Гоголя!

На страницах его первой прозаической книги оживали народные обычаи, суеверия, легенды, поверья, сверкало всеми своими красками естественное самобытное национальное бытие. Пусть Украина, а не близкое Аксакову с детства Предуралье и Оренбуржье, но все равно – жизнь народная и глубинная.

Казалось, все благоприятствовало сближению Аксакова с молодым писателем. Гоголь был провинциал, из помещичьей семьи среднего достатка (Аксаковы это разузнали), чуждый аристократизму, подобно Сергею Тимофеевичу прибывший в столицу из далекого края. Гоголь был моложе Аксакова на 18 лет; представляя совсем другое поколение, он вполне годился ему в сыновья, будучи всего на 8 лет старше первого сына Аксаковых Константина. В отношениях Сергея Тимофеевича к Гоголю, если бы они правильно сложились, могло быть что-то отцовское, по крайней мере покровительственное, – роль, которую он обычно брал на себя легко и выполнял очень естественно.

Но тут и вышла осечка. Гоголь как будто не заметил душевного настроя своего нового знакомого, охладив его восторги. «Вообще в нем было что-то отталкивающее, – говорил Аксаков, – не допускавшее меня до искреннего увлечения и излияния, к которым я способен до излишества».

Сергей Тимофеевич обычно легко сходился с людьми открытыми, порывистыми, хотя и подверженными всяческим человеческим слабостям, но не таящими про себя никакой задней мысли, отзывчивыми на дружеский привет, ласку и всегда готовыми ответить тем же. Таков был Загоскин: «…узнать его было нетрудно: с первых слов он являлся весь, как на ладонке, с первого свиданья в нем никто уже не сомневался и не ошибался». Таков был Щепкин или, скажем, С. Н. Глинка. Но не таков Гоголь. Разочарование Сергея Тимофеевича было тем горше, что он (как и многие) составил себе представление о Гоголе по его литературной маске – пасичника, вымышленного издателя «Вечеров». Балагур, весельчак, хлебосол, Рудый Панько приглашал к себе всякого читателя: «Да, вот было и позабыл самое главное: как будете, господа, ехать ко мне, то прямехонько берите путь по столбовой дороге на Диканьку… Приезжайте только, приезжайте поскорей…». Казалось, этот призыв исходит от самого Гоголя, нетерпеливо предлагавшего всем свое сердце и дружбу: подходи каждый, и поскорее. Но не тут-то было…