Гнезда русской культуры (кружок и семья)

Спустя много лет Иван Сергеевич писал своему другу А. И. Кошелеву: «Что за странная моя жизнь, Александр Иванович! – Вечно я будто в хомуте и тяну лямку и добровольно ведь надеваю хомут, вечно иду наперекор своим способностям, насилую свои влечения и потом жалуюсь, невольно раздражаюсь, тоскую… Как бы то ни было, я все-таки в жизненной деятельности еще не попал на свою колею». К этому следовало бы добавить, что сами колебания Ивана Сергеевича были предопределены душевной пытливостью и строгой взыскательностью и, следовательно, все-таки соответствовали его «колее».

Впрочем, одна из дилемм: поэзия или служба – вскоре разрешилась. Опасение Бороздина насчет неприятностей, которые могло причинить Аксакову широкое распространение его произведений, оправдалось. Весть о «предосудительном содержании» «Бродяги» дошла до министра Перовского, и тот потребовал от автора доставить ему поэму «в собственные руки». Иван Сергеевич выслал рукопись. Министр в произведении крамолы не нашел, но высказал мнение, что едва ли литературная деятельность совместима с «исполнением важного поручения, доверием начальства… возложенного», то есть с государственной службой. Ах так! – возмутился Иван Аксаков. – Пусть в таком случае страдает служба, а не поэзия. И подал в отставку. Тщетно брат Григорий, находившийся в это время в Петербурге, друзья Ю. Самарин, Я. Ханыков и другие просили его этого не делать, тщетно Сергей Тимофеевич напоминал ему «пословицу, что против рожна прать нельзя», – Иван Сергеевич не сдался.

Так закончилась штатная государственная служба Аксакова (эпизодические поручения ему доводилось исполнять и позже). За девять лет Иван Сергеевич выслужил сравнительно невысокий чин надворного советника и, как он заметил позже в автобиографии, «никаким награждениям знаками отличия не подвергался». Естественный результат для того, кто, по выражению Чацкого, служит «делу, а не лицам».

Глава двадцать шестая Лихолетье

Когда в апреле 1851 года Иван Сергеевич возвратился в Москву, для Аксаковых начиналась полоса новых испытаний и несчастий.

Месяца за два до приезда Ивана в Петербурге умер новорожденный сын Григория Сергеевича. В Петербург срочно выехал Константин Сергеевич, чтобы проститься с племянником, который носил его имя.

В начале следующего года, 21 февраля, умер Гоголь. Этот удар для Аксаковых был тем сильнее, что на сложном, прихотливом пути их взаимоотношений с великим писателем наметилась перемена к лучшему. Преодолев свое недоверие к Сергею Тимофеевичу и Константину, Гоголь читал им главы второго тома «Мертвых душ» (всего было прочитано четыре главы). Аксаковы слушали, восхищались, думали о том, что художественный гений Гоголя, слава Богу, не погиб, и гордились оказанными им доверием и честью.

«В это время, – замечает литературовед и историк театра С. Дурылин, – Гоголь встретился с Аксаковыми как бы заново, и встреча эта не принесла уже взаимных тревог, обид и разочарований; и Аксаковы, наученные горьким опытом, навыкли ценить и любить Гоголя без „излишеств” залюбленья и заобличенья, и Гоголь, после еще менее сладкого опыта с „Перепиской”, выходя снова на художнический путь, спал с проповеднического голоса и стал мягче и терпимее с Аксаковыми».

Имело значение и то, что Сергей Тимофеевич теперь в глазах Гоголя – состоявшийся писатель, признанный мастер, имевший самостоятельный и немалый вес в литературе.

Гоголь заключил с Аксаковым что-то вроде пари: кто раньше завершит свой труд, один – второй том поэмы, другой – «Записки ружейного охотника…». В сентябре 1851 года Гоголь писал Сергею Тимофеевичу: «Здравствуйте, бодрствуйте, готовьте своих птиц, а я приготовлю вам душ, пожелайте только, чтобы они были живые, так же, как живы ваши птицы».

И вот Гоголя не стало. Пропал и его труд: за несколько дней до смерти писатель сжег беловую рукопись второго тома.

В эту горестную пору Аксаковым стало предельно ясно, как много значил этот человек для России, для русской культуры, для каждого образованного человека. И для их семейства, для каждого из них.

Вера Сергеевна Аксакова – Маше Карташевской, начало марта: «Маменька очень плачет, да и не одна маменька и не одни женщины, плачут и тоскуют мужчины. Мне кажется, мысль о Гоголе завладевает чем дальше, тем сильнее…»

Маша Карташевская – Сергею Тимофеевичу, март: «Осиротели мы совершенно, невозвратно…».

Сергей Тимофеевич Аксаков в «Письме к друзьям Гоголя» («Московские ведомости» от 13 марта): «Гоголь сжег „Мертвые души”… вот страшные слова! Безотрадная грусть обнимает сердце при мысли, что Гоголь не досказал своего слова, что погиб плод десятилетних вдохновенных трудов…».