Гнездо аиста

Клим то и дело ловил на себе удивленный Зинин взгляд и смущенно думал, что, наверное, она видит, как он то поглаживает, то целует ее мальчика, хотя ему хотелось, чтобы это осталось незамеченным. Когда они встречались глазами, Зина растроганно улыбалась. Эта улыбка отзывалась в нем пронзительными вспышками восторга: «Разве чужому, безразличному ей человеку хоть одна женщина позволит целовать ее ребенка?!» Он отвечал себе «нет» с такой поспешностью, будто в короткую паузу способно просочиться какое-нибудь исключение из правил, которые бывают как убийственными, так и спасительными. Ведь и сама Зина тоже была исключением.

Она уже скакала по самодельной сцене, зазывая зрителей, не хуже отошедших в легенды скоморохов. Отвлекшись на мальчика, Клим и не заметил, в какой момент она превратилась из полуреальной и вместе с тем такой живой женщины в рыжего клоуна-подростка, горластого и нахального. Грима на ней почти не было, только лохматый парик, и все же перед ним было совсем другое лицо, другой человек.

Замерев, чтобы не спугнуть Петьку и не смутить по-кошачьи подбиравшихся зрителей, Клим смотрел на рыжего клоуна во все глаза, а рядом кувыркался еще и маленький, проказливый Арлекин. И, как положено, красовалась юная, обворожительная Коломбина.

«У них получится! – все сильнее волнуясь и кусая губы, твердил Клим. – Мои глаза не будут единственными». Но Зина все равно смотрела только на него, хотя постоянно находилась в движении. Так танцор, кружась волчком, выбирает глазами точку, которая поможет ему не потерять равновесие. Клим с трудом улавливал смысл шуток и анекдотов, которые выкрикивала Зина, потому что его слух жадно вбирал звуки, раздававшиеся сзади, из стихийно сложившегося зрительного зала. Смешки, всплески аплодисментов, слова-слова-слова, все это Клим пропускал через себя, добровольно сделавшись живым фильтром, отсеивающим все недоброе, чтобы оно не дошло до Зины.

Но такого почти и не было. «Во язык чешет!» – было самым сомнительным из всего, что Клим услышал. Да и это было произнесено с таким уважением, что он даже не забеспокоился.

Когда острый Зинин язычок добрался до современных нуворишей, он едко усмехнулся: «Репертуар им явно не папа подбирал…» И уже без злорадства удивился: «А ведь она не уважает его… За что же она может его любить? Его ведь даже и жалеть не за что…»

По некоторым обрывкам фраз Клим догадался, что зрители ждут момента, когда артисты пойдут с шапкой по кругу. И опасаются, как бы не упустить его, чтобы вовремя пуститься наутек. Решившись потревожить малыша, который, впрочем, с удовольствием переместился на другое колено, Клим обернулся к зрителям и негромко сказал:

– Не волнуйтесь, это бесплатный спектакль. Никто с вас денег не потребует.

– А чего ж они тогда хотят? – недоверчиво хмыкнул кто-то, и остальные тоже негромко загудели.

Он произнес с нажимом, чтобы заставить их поверить:

– Просто порадовать вас.

– С чего бы это? – процедил неуловимо похожий на Ворона парнишка.

Клима вдруг осенило:

– Это концерт в память одного человека, который здесь жил. Его внук приезжал недавно. Поздно, к сожалению. Это он попросил их…

Собравшиеся понимающе закивали, поглядывая друг на друга, и Клим обрадовался, что попал в точку. Уважение к уже ушедшим было понятнее уважения к живым.

Радость, сменившая напряжение, сделала их лица похожими на человеческие, хотя, обернувшись, Клим был сначала поражен:

«Боже ты мой… Одни Шариковы…»

Теперь они понемногу превращались в людей – все еще уродливых и замордованных жизнью, но хотя бы неозлобленных. Климу показалось, что прямо сейчас, на его глазах, они учатся улыбаться. Не пьяно хохотать, как умели и раньше, и не злорадно посмеиваться, а улыбаться оттого, что просто хорошо на душе. Ведь не может не стать хорошо, когда кто-то дарит тебе праздник в стране будничных красных дней.

«Вот чего она хотела – научить их улыбаться», – думал Клим с благодарностью и за этих людей, и за своих бездомных мальчишек, и за себя самого, тоже разучившегося улыбаться так, как умел в юности – не различая осадка печали на дне радости. Он и сейчас еще оставался, этот мутноватый осадок, но Зина словно приблизила сосуд, в котором жила его душа, к своим солнечным глазам, и серые частицы вспыхнули, превратившись в золотистые искры.

«Если она всегда будет рядом, это состояние сохранится во мне, – с благоговением подумал Клим и без голоса повторил свой пароль в вечность: – Я счастлив».

Он и сам не заметил, что прижимается щекой к теплой Петькиной головенке, уже не заботясь о том, видит это кто-нибудь или нет. Ему было так хорошо, что не хотелось ни шевелиться, ни думать. Детский запах обволакивал Клима, мягко дурманя, и он готов был сидеть так целую вечность, благодаря и Бога, и всех людей разом за то, что на этом свете может быть так хорошо.

Но тут Зине вдруг вздумалось поучить зрителей словам любви. Жоржик уже надул красно-желтый мяч, и она крикнула, раззадоривая публику:

– Да вы и не знаете таких слов!

– Знаем! – вырвалось у Клима.

Уши у него залились жаром, но отступать уже было поздно.