Гнездо аиста

«Никто не знает, кроме Жильцова», – вдруг вспомнил Иван и в раздражении хрустнул пальцами: опять этот Клим! Он и возник-то как раз в тот день, когда Зина перевернула «Лягушку» с ног на голову. И чем чаще Иван думал о том дне, тем увереннее повторял мысль, что именно из-за Клима это все и произошло. Правда, он божился, будто сказал Зине о роли буквально пару слов, но Иван-то знал, что актрисе с такой интуицией этих двух слов вполне достаточно, чтобы охватить весь замысел целиком. И замысел этот принадлежал не Ивану…

Ему не хотелось даже допускать подозрений, что Клим сознательно перетянул канат на свою сторону. Не того запала был человек, чтобы становиться у него на пути… Скорее всего, Клим ляпнул что-то по простоте душевной, а Зина ухватилась за его слова, как за щит, прикрывшись которым, можно протащить на сцену свои собственные идеи. Которые поначалу (Иван прекрасно помнил!) она даже пыталась отстаивать.

«А может, он просто не понимает, что я собой представляю? – недоумевал Иван и представлял мягко вылепленное лицо Клима, в котором от природы не было ничего воинственного. – Может, думает, что со мной можно потягаться? Ему?! Нужно быть полным кретином, чтобы не видеть, как мы не равны… Я таких еще в детстве давил пачками… А ведь он не кретин, этого не отнять. Чего же он лезет поперек дороги? Странно все это…»

Потеряв терпение и вконец измучив себя подозрениями и догадками, Иван улучил момент и решился спросить обо всем напрямик:

– Занька, вспомни-ка хорошенько, что Жильцов говорил тебе перед спектаклем? Перед «Лягушкой»…

Они сидели вдвоем у разоренного после пикника самодельного стола, а дети носились среди сосен, издавая ликующие вопли внезапно вырвавшихся на свободу существ. Не спеша, сбрасывая в освободившиеся банки куриные кости, обглоданные с собачьей тщательностью, Зина ответила чуточку рассеянно, по крайней мере, не выказав никаких признаков смятения или беспокойства:

– Да ничего особенного… Я и не помню. Он был таким пьяным, что и двух слов-то связать не мог. Какие уж тут серьезные разговоры…

Но Иван никогда не был доверчивым человеком и не умел так легко расставаться с подозрениями, особенно если они уже отняли у него часть жизни. Шутливо погрозив жене пальцем, он заметил:

– А после спектакля он выглядел совсем трезвым… Такие дифирамбы тебе пел – заслушаешься!

– Значит, «Лягушка» привела его в чувство. Он ведь ее впервые увидел. Своя пьеса, представляешь!

– Да еще в таком прочтении! – язвительно поддел Иван, не спуская с нее глаз.

Зина спокойно пообещала:

– Больше не повторится. Я понимаю с первого раза… И я ведь уже пообещала тебе.

Он согласился:

– Пообещала. Но так и не сказала, почему ты это сделала. А меня это и сейчас интересует.

Громко защелкнув пластиковую крышку, она упрямо тряхнула головой:

– Я говорила! Я до сих пор уверена, что именно так «Лягушка» и задумывалась. Спроси у Клима!

– Да плевать я хотел на этого Клима! – резко отозвался Иван. – Я купил у него эту «Лягушку», поняла? И могу делать с ней все что захочу! Хоть сожрать с потрохами!

Ничуть не испугавшись его вспышки, Зина насмешливо посоветовала:

– Съешь лучше печенье, чтоб домой не тащить.

Она стряхнула с клеенки последние крошки, свернула ее и устроилась на освободившемся месте. Примятые кустики сухой травы, похожей на степную, так плотно обступили ее, будто Зина была для них своей. Она поворошила рукой стелющиеся белые цветы, но ни один не сорвала на память. Заметив, что Иван молча наблюдает за ней, Зина повернулась к нему и указала глазами:

– Цветы Офелии.

– Почему Офелии?

– Не знаю. Они чем-то напоминают мне ее.

Рискуя обидеть, Иван равнодушно заметил:

– Держу пари, Офелию тебе уже не сыграть. Она была совсем юной.

Мгновенно изменившись в лице, она перебила его:

– Я и сама это знаю. Зачем нужно напоминать мне об этом?

Используя момент, он решился подобраться поближе:

– Ты не устала от театра?

– Как я могу от него устать? – она посмотрела на него с недоумением. – Это все равно что устать от самой себя! Это невозможно.

Иван не согласился:

– Нет, это не одно и то же. Человек может остаться без театра, но с самим собой он будет всегда. Из своей шкуры не выскочишь…

Сорвав серебристую головку репейника, она повертела ее в пальцах, потом с размаху прилепила к джинсам.

– Ты хочешь, чтобы я ушла из театра? – ее голос прозвучал так ровно, что Иван весь похолодел.

Вскочив, он заходил вокруг нее, размахивая руками, словно опять был на репетиции, и закричал ничуть не тише:

– Да я просто рассуждаю! Что ты, Занька?! Еще не хватало, чтобы ты ушла!

– Почему?

– Да нипочему! Что тебе в голову взбрело? Я же вообще говорил. О недолговечности актерской судьбы… А конкретно о тебе и речи нет!

Щелчком сбросив репей, Зина напомнила:

– Многие актрисы до старости были на сцене. Тебе, я надеюсь, не нужно перечислять?

У него вдруг вырвалось:

– Но не молодежного театра!

Сердце его тотчас испуганно екнуло, но Зина будто и не услышала этих слов. Легко оттолкнувшись от сухой земли, она подошла к краю обрыва и посмотрела вниз, на широко расползшиеся вдоль реки деревенские домики.