Гнездо аиста

Он наклонился к ней, прижался лицом к ее лицу, и вдруг у них закружилась голова, и в окутывавшем их мраке они упали в огонь…

Когда же потом, выскользнув из его объятий и добежав до калитки, Анна остановилась, она ласково сказала:

— Всего хорошего тебе, Павел!

И когда бы он ни думал об Анне, он мысленно возвращался к той ночи. И всегда чувствовал, что Анна — нежная и преданная — рядом с ним. Даже когда он получил от отца письмо, в котором говорилось:

«Сообщаем тебе также, что Анна Олеярова вышла замуж за Юрая Хабу».

Павел как раз собирался тогда ехать в отпуск домой, а получив это письмо, передумал.

Но Анна все равно была рядом с тобой, даже когда ты уже и не хотел этого, сказал он себе. Она была с тобой и тогда, когда ты начал излечиваться от этой хвори и пошел к Вере, — муж ее был где-то в командировке. Вера любила тебя. Она умела любить. Но все-таки это было не то. Однажды ты проснулся у Веры, и тебе показалось, что рядом Анна… Наверное, потому, что тебе с нею не было так хорошо, как с Анной… И ты перестал встречаться с Верой…

Хватит! Прекрати! — мысленно прикрикнул он на себя. В этих делах ни у кого, наверное, не бывает все легко и просто. Ведь даже когда ты был верен Анне и ни о ком, кроме нее, не думал, с тобой не раз случалось такое — идешь, скажем, по улице и вдруг видишь женщину, которая тебя чем-то притягивает, словно магнит. И ты сразу же подбираешься весь, хотя и так ходишь прямо, расправляешь плечи, и что-то как будто вливается тебе в кровь, и ты особенно остро ощущаешь себя мужчиной. Это чертовски приятно. Да ведь почти так было с тобой и вчера, когда ты встретил Даниэлу…

Павел скользнул взглядом по площади, и у него перехватило дыханье… прямо навстречу ему шла Анна с сумкой, полной пивных бутылок.

Он остановился и закурил. Ждал, подчинившись неожиданно вспыхнувшему чувству. Так в электрической лампочке вдруг вспыхивают, но тут же гаснут ниточки света. А погаснет ли это?.. Да ведь ты, кажется, остыл уже, черт возьми! — убеждал себя Павел.

Анна увидела его.

Она вздрогнула, замедлила шаг, а поравнявшись с ним, остановилась. Не знала, что сказать. В глазах ее было что-то тревожное, но доброе, по-женски покорное. Он уловил новое в ее взгляде. Никогда прежде не смотрела она на него так, как сейчас. За этим взглядом был кусок прожитой жизни.

— Я слышала, что ты приехал, — произнесла наконец Анна.

Она пыталась овладеть собой, выражением своего лица, но голос выдавал ее — он, словно щупальца, тянулся к Павлу, старался что-то выведать.

Павел молчал и смотрел ей прямо в лицо. Тот же чистый лоб, те же губы, те же серые глаза. И волосы так же гладко зачесаны; только возле висков кудрявится легкий пушок.

— Анна…

Он произнес ее имя так, словно бы наслаждался его звучанием и в то же время будто насмехался над нею.

Она опустила глаза, склонилась над сумкой. Кровь прилила к ее лицу, и на шее выступили красные пятна.

— Как поживаешь?

— Хорошо, — ответила она не сразу. — А ты?

— Тоже хорошо, — сказал он. — Живу.

Его взгляд скользнул по ней. Анна пополнела в груди и в бедрах. Замужество пошло тебе на пользу, по вкусу, видать, пришелся тебе Дюри! — не без ехидства подумал он и рассмеялся. Анна подняла на него глаза, и они засияли. Как будто вдруг резко вывернули фитиль лампы.

— Я хотела тебя встретить…

— Хотела встретить?! Зачем? — задыхаясь, спросил он.

— Боюсь я…

— Чего?

— Боюсь, как бы ты чего не натворил…

— Ах, вот оно что!

Павел понял, что беспокоит Анну. Он и сам прежде думал: вернусь в деревню и при первой же встрече с Дюри накостыляю ему… Если бы он тогда сразу приехал в Трнавку, то наверняка отдубасил бы его.

— Не беспокойся, — сказал он. — Это дело прошлое. И то, что случилось, больше зависело от тебя, чем от него. Ведь последнее, решающее слово было твое… — Холодно улыбнувшись, он отвел от Анны глаза.

Прошло несколько долгих минут, пока взгляд Павла оторвался наконец от половодья ромашки, затопившей берег ручья, и вернулся к Анне. Лицо его окаменело. Каждую жилку пронзила жгучая боль. Она сковала его, но все-таки он собрался с силами и, резко повернувшись, зашагал по дороге.

Павел шел не оглядываясь, и каждый шаг стоил ему таких усилий, что потом было неловко и стыдно перед самим собой.

Престольный праздник был в самом разгаре. Павел ощущал его отчетливо и остро, как внезапно наступившее утро. Он сразу окунулся в этот праздник, почувствовал его в себе.

Над площадью стоял людской гомон, свист, визжали детские дудочки, верещал оркестрион, скрипела карусель. Солнце ярко освещало полотняный тент карусели, на бордюре которого вместе с каруселью вертелись фигурки медведей и оленей; они то исчезали в тени, то снова появлялись в лучах солнца. Парни и девушки кружились высоко в воздухе на подвесных сиденьях, четко выделяясь на фоне чистого, голубого неба и покрытого виноградниками склона Каменной горки. А у карусели и возле палаток и лотков с разными безделками толпился народ — яркие накрахмаленные банты, разноцветные платки перемежались с черными шляпами и барашковыми шапками.