Гнездо аиста

— Я предпочел бы, чтобы это был закон, — сказал он, вздохнув. — А прокурор наш меня разочаровал. Когда он выступал на процессе Зитрицкого, я подумал, что он предан делу революции всей душой. А может, он считает, что тогда переборщил, и решил идти на попятный? Может, Тахетзи изменил нашему делу?

— Да ты хоть сейчас не думай об этом. Лучше ешь и пей. Поживем — увидим.

— Меня уму-разуму учила жизнь, — сказал Петричко сдержанно. — Доброе слово — хорошо, но сильная рука — лучше.

— Другой поговорки ты не знаешь?..

Да, такой вот был разговор…

А может, Тахетзи прав? В самом деле, а не лучше ли выделить единоличникам часть пастбища? Должны же они где-то пасти свой скот… И не обкрадем ли мы сами себя, если не сделаем этого? Ведь десятки гектаров пастбищ останутся неиспользованными, а сотни коров будут голодать! Сложный вопрос… А что, если единоличники выкупят часть пастбища для себя? По закону оно принадлежит кооперативу! Пускай они заплатят кооперативу или отработают. Может быть, так они научатся сотрудничать с кооперативом и признают его авторитет? Мне кажется, это было бы выгодно для обеих сторон. Надо посоветоваться с Врабелом.

Гойдич закурил.

Да, есть еще на нашей карте белые пятна, подумал он.

Машина проехала через дубовую рощу. По железнодорожной насыпи, тянувшейся вдоль шоссе, проходил товарный состав, пыхтевший локомотив в темноте веером рассыпал искры. Гойдич загляделся на огненный веер, и на его лице промелькнула задумчивая улыбка.

Поезд исчез. Под желтыми лучами фар убегало вперед безлюдное шоссе. Мимо проносились деревья и полоски полей, потом показались холмы, плавно спускавшиеся у извилин шоссе. Вдали от него из мрака пробивались мерцающие огоньки деревень, казалось, из тьмы вылущивались зернышки жизни.

3

— Есть люди, которым, за что бы они ни взялись, все кажется трудным, — сказал Врабел. — Я думал, что ты не такой.

— Мы просто старались добросовестно во всем разобраться. У нас в районе…

— У нас в районе, — перебив его, сердито повторил Врабел. — Скажи, пожалуйста, а к вам решения партии и правительства не относятся? Я имею в виду вас, Горовецкий район.

Гойдич выдержал испытующий взгляд Врабела. Уже довольно долго, ощущая во всем теле какую-то одеревенелость, слушал он, что говорил ему секретарь областного комитета. И никак не мог понять, чего же тот хочет. Оказывается, дела обстояли совсем не так, как он себе представлял.

— Я не хотел оступиться, — сказал Гойдич.

— И потому предпочел не ходить вовсе.

Врабел брезгливо отодвинул исчерканные красными чернилами листы бумаги со множеством пометок и жирных восклицательных знаков. Это был материал Гойдича…

— Для чего ты мне прислал это? Кому нужна такая галиматья?!

— Здесь все так, как есть на самом деле.

— Мартышкин труд! — настаивал Врабел. — Неужели ты не понимаешь, что теперь нужно? — Глаза у него вспыхнули, но голос остался ледяным. — Ведь не думаешь же ты…

Движением руки он остановил Гойдича, который порывался что-то сказать.

— От тебя я этого не ожидал. Ведь мы должны быть все время начеку! Понимаешь? Они уже перешли в наступление. И ничего не скрывают. В том числе и те сто миллионов долларов, которые американский сенат утвердил на подрывную деятельность в нашей стране. Цифра фантастическая, никогда прежде они об этом открыто не говорили. И ты не догадываешься, почему на них вдруг нашла такая откровенность? Проще простого. Это же война нервов! Они хотят своих людей у нас подбодрить, а остальным внушить страх. И к тому же папа римский отлучил от церкви всех, кто читает коммунистическую прессу. Одновременно установлено эмбарго. Экономическая блокада. А ты словно и слыхом не слыхал. Неужели ты ничего об этом не знаешь?

А Корея? Там наш тыл, там уже от холодной войны перешли к горячей. Весь капиталистический мир ополчился на нас. Тебе все равно не ясно? — Врабел не сдержал саркастической усмешки. — И почему, собственно, я должен тебе все это объяснять? Ты же целый год пробыл в Праге. В партийной школе!

Гойдич растерялся. Все в нем противилось словам Врабела, а красные пометки на отвергнутом Врабелом материале казались ему его собственной кровью. Но в то же время он понимал, что секретарь обкома прав, тысячу раз прав. И сознание этого лишь усиливало растерянность Гойдича и порождало чувство вины. Вина его была в том, что правда его отчета находилась в противоречии с правдой Врабела.

— Стоит мне подумать о том, что происходит в Корее, и меня самого словно режут по живому телу, — снова заговорил Врабел.

Несколько мгновений он пристально глядел на Гойдича. Потом едва заметно улыбнулся.

— Знаешь, ты своей физиономией немного напоминаешь мне корейца. И хоть я по-ихнему не понимаю ни слова, но ведь это наши люди. Правда, они только начали строить новую жизнь, и потому те мерзавцы думают, что легко победят их. Да, фронт у тридцать девятой параллели — это наш фронт.

Взгляд Врабела, казалось, затуманился от множества забот; горькие складки пролегли в уголках рта. Ведь ему нет еще и тридцати, подумал Гойдич, а он уже секретарь обкома. Руководитель областной партийной организации!..