Гнездо аиста

Особенно отчетливо помнил Резеш одно летнее утро. Ничего прекраснее он в жизни не испытывал. Они с Марчей поехали косить ячмень. Отправились с вечера, потому что дорога предстояла долгая. Спали в телеге на поле, а лошадь паслась рядом. На рассвете с первыми лучами солнца он начал косить. Марчу не будил — скошенному ячменю надо было дать обсохнуть от росы. Когда он уже уложил несколько рядов, его стала донимать жажда; он вырезал у стручка перца сердцевинку и набрал в него воды из ручья. Ему запомнилось даже, как после первого глотка у него защипало в глазах. Он еще раз набрал полный стручок ледяной воды, подошел с ним к телеге и, смеясь, брызнул водой в лицо Марче.

— Просыпайся, милка! — крикнул он. — Пора, уже утро!

Да, то утро, Петричко, тебе и не вообразить! Оно было такое чудесное. И не только потому, что всходило солнце и пели птицы, а потому, что мы были первыми в поле, что ячмень удался на славу и что мы его убирали вовремя. Вот в чем было все дело. Только в этом. Понимаешь, Петричко? Но что тебе об этом говорить? Разве ты поймешь, Петричко!

А у Петричко перед глазами вставали картины первых минут вступления в Горовцы Красной Армии. Стоял трескучий мороз. Смерть еще вершила свое черное дело, еще свистели пули, а они уже спустились с гор и поначалу просто задыхались — так тяжко было их легким. Трнавка уцелела чудом, вся округа была сплошным пепелищем. Люди босые стояли на снегу среди руин. Вдоль минных полей висели таблички с черепом и скрещенными костями — печать тех дней.

Но совсем близко от тех мест — у Даргова — фронт все же остановился. Немцы на несколько недель окопались на гребне гор. И хотя в Трнавке тогда уже поделили графскую землю, Зитрицкий тем не менее еще вел переговоры с графским управляющим насчет того, чтобы купить ее.

Петричко посмотрел на Резеша.

И в тот раз ты тоже пришел с Хабой, подумал он. Напустил его на меня опять… Нет, ты всегда думал только о себе, дружочек. А вот теперь, думая о себе, ты даешь маху! Ужом изворачиваешься, лишь бы не вступить в кооператив, когда республике нашей так необходимо, чтобы ты это сделал. Я знаю, если бы ты мог, то, пожалуй, снова напустил бы на меня Хабу или Зитрицкого. А если бы вы вдруг понадеялись, что вам поможет Чан Кай-ши, вы бы себе и глаза раскосые сделали. Ха-ха! Да я тебя насквозь вижу.

Петричко глубоко затянулся сигаретой.

— Надеюсь, Резеш, ты не забыл, что произошло тогда с Мишланом, Штефаном Войником и Михалом Сливкой?

— Что ты имеешь в виду? — спросил Резеш.

— Пока ты ремонтировал железнодорожные пути, смерть настигла и Ильканича, и Гейзу Тирпака, Шугаю оторвало гранатой ногу, а Бегун…

— Не понимаю, почему ты приплел сюда этих бедняг? Гейза Тирпак был все же нашим родственником.

— Тем более ты должен это понимать лучше других. Они были вместе с теми восемнадцатью тысячами советских солдат, что пали под Дарговом, спасая нас от фашизма… Еще шли бои, и наше правительство провело мобилизацию, — продолжал Петричко. — Надо было торопиться, чтобы одержать полную победу. А твоя рана была пустячной. Через несколько дней ты мог уже снова работать, и дома у тебя оставались жена и мать…

— Понятно, — прервал его Резеш. — Но если ты знаешь мне цену, зачем же я тебе нужен?

— Нужен, потому что это пошло бы на пользу и кооперативу, и тебе самому, — спокойно пояснил Петричко. — Хозяйство вести ты умеешь. Только упрям, словно осел!

Как же это Резеш мог тогда так поступить?.. — недоумевал Павел. Черт знает что. Но в конце концов он все же пошел, когда Петричко потребовал…

— Подумай, Мишо, — заговорил Павел. — Как было бы хорошо всем нам, если бы мы работали сообща. Именно потому, что ты умеешь вести хозяйство. Конечно, делали бы все по-твоему, а не так, как захочется какому-нибудь Штенко. Ты для кооператива подходишь в самый раз. Именно ты, — глаза Павла светились доверием.

— Я благодарю вас, конечно, — глядя в упор на Павла, сказал Резеш. — Только от добра добра не ищут, К тому же я теперь знаю, Петричко, что такое мученический венец. Ведь я должен сдавать государству зерна с каждого гектара больше, чем кооператив. От каждой коровы давать больше молока. Больше яиц. Всего должен сдавать больше…

— Кооператив только родился. Он еще не стал на ноги, — втолковывал ему Петричко. — То, что ты даешь, — это как золотой на зубок новорожденному, который ты даришь самому себе.

— Так мы должны еще и кормить вашего младенца? — возмутился Резеш.

У нас разный подход и разные виды на будущее, подумал он. У нас даже и желудки, выходит, не одинаковые, если существуют разные мерки. Каждый центнер, Петричко, который я должен сдать сверх вашей нормы, — это центнер оскорблений, центнер разных трудностей, центнер вашей несправедливости. Черт возьми! Я должен выполнять все, что ты мне предпишешь, и притом мне нельзя даже разозлиться… Но все равно ты меня в кооператив не заманишь, Петричко! Нет, не заманишь!..

— Дайте мне жить, как я хочу, и будьте довольны тем, что сдавать всего буду больше, чем если бы был в кооперативе.

Но Петричко, покачав головой, сказал: