Гнездо аиста

— Рисковать?! — возмутился Иван. — Господи, да неужели вы думаете, что наша партия и правительство будут насаждать зло? Не станут же они действовать во вред себе. Зачем им создавать кооперативы, если крестьяне в них будут производить продукции меньше и жить хуже? И ни с того ни с сего правительство не станет раздавать миллионы, если само себе не враг! Возьмем, к примеру, свинарник, который теперь у нас есть. Вся беда, видно, в том, что вы просто не можете свыкнуться с мыслью, что вам кто-то хочет действительно помочь, — ведь ничего подобного вы прежде не знали! К этому вы и в самом деле не были приучены.

Олеяр молча помешивал повидло.

Копчик ерзал на стуле — в душной, пропитанной запахом повидла кухне ему было жарко. Чертов Олеяр! — подумал он. Я мог бы напомнить тебе, как твоя девчонка путалась с нашим Павлом, но ты еще вообразишь бог знает что! С такими, как ты, говорить бесполезно. Тут и Иван ничего не добьется.

— Значит, будешь ждать! — громко сказал он. — Быстро же у тебя отшибло память! Забыл уже, каким был голодранцем? Да если бы, приятель, все только и делали, что ждали, ты, пожалуй, таким же голодранцем и оставался бы. И маялся бы в поисках работы. И не только твои руки не понадобились бы Хабе. Не только они, но и твоя девчонка… Ты хорошенько разберись во всем, начни от самого Адама, что называется. Над всей своей окаянной жизнью поразмысли. А ты уж готов отшатнуться от того большого дела, которому прежде служил! Да, ты готов изменить ему.

Олеяр делал вид, будто не слышит, что говорит ему Копчик, хотя хорошо понимал, куда тот клонит. Но потом взглянул на него, и от лица его сразу же отлила кровь.

— Ты взвалил на себя целый мешок благих намерений, да только мешок этот дырявый, — невозмутимо заметил он. — Ну и тащи на здоровье. А я подожду. — И, обратившись к Ивану, спросил: — Ты не знаешь, что от меня хотят в национальном комитете? Сказали, чтобы я утром явился туда.

— То же, что и от тех пятерых, — ответил Иван. — Вы должны объяснить, как собираетесь выполнять поставки.

— А-а… вот оно что, — протянул Олеяр. — Долго еще их будут мытарить?

Он поднял мутовку и крикнул жене, все это время упорно молчавшей:

— Эй, как по-твоему, готово уже это чертово повидло?

— Попробуй.

— Я уже напробовался. Тошно смотреть на него.

Илона проворно отставила квашню с тестом и подошла к отцу. Взяла у него мутовку, помешала ею в чугуне и попробовала повидло.

— Готово уже. Только сахару нужно немного добавить.

— Сахару добавить? Как же добавишь, если его нет, — крикнула мать. — Где теперь достанешь сахар? Теперь ничего нет! Сахару — ишь чего захотела!

Илона смутилась. Ее смуглое лицо вспыхнуло. Брови нахмурились.

Она знала, что сахар у них есть. Два мешочка стояли в кладовке. Довольно большой — с пиленым сахаром и поменьше — с песком. Ей стало как-то гадко, она стыдилась самое себя.

— Ну вот, опять начинается, — прошептала Илона.

Она не понимала толком, что происходит в доме, в деревне, у нее были свои заботы, своя работа в городе. Но с тех пор как Анна вышла замуж за Дюри, дома все переменилось. Анна долго колебалась: она любила Павла — Илона это знала, — но в конце концов все же решилась. Мать ее уговаривала: «Не будь дурой — нам всем ведь кое-что перепадет!» А потом и просто кричала на нее, требовала, заклинала всеми святыми. И Анна сдалась.

А вот она, Илона, никогда бы не покорилась. Теперь они, правда, живут намного лучше, но на дом их легла какая-то тень. Все что-то скрывают, о чем-то шушукаются, секретничают. И главное — лицемерят. А лицемерия Илона не выносит. Она старается уклониться от этой тени, которая день ото дня все нарастает и густеет, но ей это не удается. Илоне стало невыносимо трудно дома. И не потому, что после работы ее ждет здесь теперь куда больше дел, чем прежде. Работать она привыкла с малых лет. А из-за этой тени. Насколько легче и свободнее ей дышалось в те месяцы, когда после окончания школы она работала в больнице, хотя ей приходилось ухаживать за немощными стариками, выносить судна, перевязывать кровавые раны, слушать жалобы и стоны. Теперь она пытается уклониться от нависшей над их домом тени, но пока это ей не удается. И все же она никогда не будет такой, как Анна.

— Что ты там возишься? Сними с огня! — прикрикнула на нее мать.

— Сейчас.

Илона убежала в кладовку и вернулась оттуда с миской, полной сахарного песку.

— Там еще осталось немного, — сказала она, глядя матери в лицо, хотя от волнения у нее перехватило горло.

Пока она сыпала сахар в булькающее повидло и перемешивала его, мать, приоткрыв от изумления рот, сверлила ее воспаленными глазами.

Илона оглянулась на деда. Он сидел, прислонившись к печи спиной, и ухмылялся. Ничего не говорил, только ухмылялся.

Ни на кого больше Илона не обращала внимания. Даже на засидевшихся у них Ивана и старого Копчика. Она сделала это не для них, а для себя и почувствовала удовлетворение. Хотя знала, что так просто ей все это не сойдет.

— Да убери ты его с плиты! — раздался голос матери.

— Дай посмотрю! — крикнул отец.