Гнездо аиста

Он подошел к Илоне, со злостью вырвал у нее из руки мутовку и попробовал повидло.

— Тьфу! До чего ж горячее, чертяка! А ну, выметайся отсюда, пока я не огрел тебя! — гаркнул он на дочь.

— Подкинь дров в печку, — крикнула Илоне мать. — Мне холодно. — От озноба и злости она и в самом деле лязгала зубами.

Услышав это, Копчик встал. Он и так уже изнемогал от жары. Духота и резкий запах повидла вызывали у него кашель, который он с трудом сдерживал.

— Значит, ты будешь ждать, Ондра? — спросил он, возобновляя неоконченный разговор. — Не хочешь рисковать! А ты не подумал, что так ты рискуешь куда больше? Ты уже дал маху, взяв к себе двух коров Хабы. Считаешь, что в твоем хлеву ему их легче спрятать? Но если ты не сдашь поставки, вся вина ляжет на тебя!

Олеяр, сжимавший в руке мутовку, оцепенело уставился на Копчика, потом перевел взгляд на жену.

— Так ведь это же моя скотина, — сказал он.

— У тебя всегда была одна корова и вдруг сразу стало три. А сколько вы с них будете сдавать мяса, сколько молока? Ну, говори! Говори, если совесть позволит. А ведь тебе одному придется возиться с ними, натирать себе мозоли… — Копчик подошел к кровати, где лежала Олеярова. — Слушай, Бернарда…

Но она, повернувшись лицом к стене, придвинулась к ней и натянула на голову перину.

— Вот те на! Накрылась периной и думает, что спряталась от жизни! — крикнул Копчик. — Значит, задом ко мне поворачиваешься.

— У меня уже голова от тебя разламывается! — сипела Олеярова, задыхаясь от ярости. — Прогони ты их! Прогони! — кричала она мужу. — Пускай убираются вон.

— Ну и дура же ты! — не сдержался Копчик.

— Ты права, Бернарда, — улыбаясь, сказал Олеяр. — Нам давно пора на боковую. Я бы уже давно спал как убитый. Должен же я немного отдохнуть. Ведь утром мне надо быть в национальном комитете…

Илона, стоявшая возле деда, схватила миску с остатком сахара и убежала в кладовку, красная, как черешня.

5

В кабинете Гойдича все еще горел свет. Час назад закончилось совещание, после которого, как всегда, остались дым, окурки, клочки бумаги и пепел, рассыпанный на зеленом сукне стола для заседаний.

Когда бы Гойдич ни поднимал припухшие веки, на него из светлой березовой рамы глядели сверху Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, Гойдич и сам любил смотреть на них.

Но сейчас он испытывал неимоверную усталость. Уже две ночи ему не пришлось спать по-человечески — мотался по району. Когда же он после оперативного совещания собрался наконец домой, мечтая поскорее лечь в постель, ему сообщили по телефону, что сейчас приедет Врабел, Он вытянулся в кресле и зевнул.

Бриндзак, сидевший напротив него, вертел в руках карандаш.

— Надо было бы заменить Тахетзи, — вдруг заявил он.

Гойдич не сразу ответил ему — усталость сковала его мысли. Он провел рукой по заросшим щекам, потом нащупал пальцами коробок спичек и закурил.

— Что ты имеешь против Тахетзи?

— Он слишком мягок.

— Прокурор?!

— Не люблю я таких людей, как он, — сказал Бриндзак. — Мы обнаружили уже столько случаев явного экономического саботажа, дали ему в руки фактический материал, но все это лежит без движения в прокуратуре. Когда в Трнавке единоличники начали выгонять свой скот на кооперативные пастбища, он посоветовал Петричко договориться с ними по-хорошему. И с тех пор так ничего и не предпринял. Теперь он руководит агитбригадой в Чичаве, и опять все то же — охвачена лишь половина деревни. Я бы назначил руководителем этой бригады Федотика.

— Но ведь Федотик тоже в этой бригаде.

— Да, но не он руководит ею, — возразил Бриндзак. — Я бы давно уже поменял их местами, — повторил он. — Ради пользы дела.

— Почему же ты не сказал об этом на совещании? — спросил Гойдич.

— Все сразу нельзя выкладывать. Иногда следует подождать удобного момента. Хочешь, покажу тебе кое-что? — спросил он, понизив голос, и вынул из кармана записную книжку, в которую была вложена пожелтевшая фотография. На снимке была запечатлена колонна молодежи, маршировавшая по городу с барабанами. — Узнаешь его?

Гойдич поглядел на Бриндзака и взял у него фотографию.

— Кого? Тахетзи?

— Нет, Федотика. Я уже и раньше про него кое-что слышал, — сказал Бриндзак. — Он состоял членом молодежной группы «глинковской гарды»[9]. В то время он в Горовцах был учеником в москательном магазине. И вот теперь его фотография у меня в руках… — Он многозначительно улыбнулся.

Гойдич недоуменно уставился на него.

— Смотри, вот этот с барабаном и есть Федотик. Знаешь, что бы я сделал? — Бриндзак помолчал немного. — Дал бы ему возможность сейчас проявить себя.

— Ты в самом деле так думаешь? — спросил Гойдич, чувствуя, как его всего передернуло.

— Да, — совершенно серьезно сказал Бриндзак. — Могу тебя заверить, такой человек в подобной ситуации всегда работает очень хорошо. Он знает, что должен доказать свою благонадежность, должен смыть свои старые грехи.

— Нет. Мне это не нравится, — резко сказал Гойдич.